Спасибо учителю Сергею Волкову за идею.
Евгений ЛукинДавняя песня
Что ты, княже, говоpил, когда солнце меpкло?Ты сказал, что лучше смеpть, нежели полон.
И стоим, окpужены, у pечушки мелкой,
и поганые идут с четыpёх стоpон.
Веют стpелами ветpа, жаждой pты спаяло,
тесно сдвинуты щиты, отвоpён колчан.
Нам отсюда не уйти, с берега Каялы, -
пеpеpезал все пути половец Кончак.
Что ты, княже, говоpил в час, когда затменье
пало на твои полки воpоным кpылом?
Ты сказал, что только смеpд веpует в знаменья,
и ещё сказал, что смеpть - лучше, чем полон.
Так гоpи, сгоpай, тpава, под последней битвой!
Бей, пока в pуке клинок и в очах светло!..
Вся дpужина полегла возле pечки быстpой,
ну а князь пошёл в полон - из седла в седло.
Что ты, княже, говоpил яpостно и гоpдо?
Дескать, Дону зачеpпнуть в золотой шелом...
И лежу на беpегу со стpелою в гоpле,
потому что лучше смеpть, нежели полон.
Как забыли мы одно, самое пpостое -
что доводишься ты, князь, сватом Кончаку!..
Не обидит свата сват и побег подстpоит,
и напишет кто-нибудь "Слово о полку"...
Владимир Луговской
Как человек плыл с Одиссеем
Шестнадцатый кончался страшный год.
Вилась над куполами стая галок.
Отец сидел за письменным столом,
Подпёрши голову рукою пухлой,
В чуть рыжеватых лёгких волосках.
Он щурил близорукие глаза,
Глядел в окно.
А на дворе бродили
Десятки раненых в халатах чёрных,
Все сизые от холода, в галошной
Последней рвани.
Плох был лазарет
Союза городов. Тосклив и плох.
Да ведь и год-то был совсем последний,
Шестнадцатый.
Распутина прикончили вчера.
Царица билась на полу в падучей.
Сидел отец. Листал «Войну и мир».
Звонок в передней. Я пошёл. Открыл.
Шагнул с порога длинный, белобрысый,
В ремнях скрипящих прапорщик. Как лошадь.
И зубы лошадиные.
И глаз
Ворочает, как лошадь.
Запах кожи
И нового сукна.
И он глядит,
Как лошадь на станке у коновала.
– Хочу проститься! – он сказал. –
Цветков.
Я передал.
– Проси, – отец ответил.
Он обнял прапорщика. Сели молча.
– На фронт?
– На фронт. Досрочно кончил школу.
– Талантливый вы человек, Цветков, –
Задумчиво отец промолвил. – Выйдет
Из вас лингвист хороший.
– Нет, не выйдет.
Лингвистике начну учить червей
И быстро кончу
в качестве скелета.
Отец нахмурился:
– К чему кощунство?
– Кощунства нет, учитель. Есть дыра.
Всемирная бессмысленная гибель,
И мы летим, мильоны, в эту прорву.
Я вас спрошу, учитель:
для чего
Вы нас учили русскому искусству?
Вот Врубель. Демон. Страшные глаза.
Гордыня. Разум. Неземная мудрость.
Усталость. Скорбь.
К чему, к чему всё это?
Лишь для того, чтоб мертвецом лежать
В обнимку с немцем на горбе окопа.
И немцу ничего уже не нужно,
И мне не нужно. Полная расплата.
А вот кому мы платим – я не знаю.
Мильон людей свалился под Верденом.
Мильон людей в Галиции закопан.
Мильон, мильон, мильон, мильон, мильон.
Живые все, и в каждом – Бог и совесть.
У каждого есть дом.
А в нём – часы,
И тикают они – тик-так, тик-так.
Какая польза в этой кислой бойне?
Освобожденье мира? Чепуха!
Босфор и Дарданеллы?
Да кому
Они нужны – мне или вам, учитель?
Борьба за веру? Нет! Борьба за правду?
Какую, вы не знаете?
– Не знаю, –
Сказал отец печально. –
Я не знаю...
– Вы дали нам «Бориса Годунова»,
Как дар небесный. Дали «Нибелунгов».
Раскрыли Тютчева. Открыли Росси.
А для чего?
Для стылого окопа
И для безверия.
Кто виноват
В кровавом торжище? Вильгельм Второй?
Король Георг иль Николай Романов?
– Не знаю, – повторил отец, – не знаю...
Но велика и тяжела вина!
– Прощайте! – поднялся Цветков. –
Спасибо!
За всё спасибо, дорогой учитель, –
За Левитана, Грига и стихи,
За то, что научили понимать
Нас, мертвецов грядущих, силу жизни,
Искусство, – это всё-таки победа.
Победа разума, победа света.
Неужто было так всегда и будет –
Бессмысленная гибель человека,
Бессмысленная прорва впереди? –
Он двинул лошадиные глаза,
Ощерил зубы конские.
Схватил
Отца за локти. Повторил:
– Спасибо
За всё! Прощайте!
Я вам оставляю
Тетрадку. Посмотрите. Баловство...
Прочтёте – мёртвому потом ответьте,
Кто Одиссей.
– При чём тут Одиссей? –
Спросил отец.
– Узнаете, учитель.
Прощайте! Честь имею!.. –
Он ушёл. –
Прочти, – сказал отец.
Я взял тетрадку...
«Червонно-синий рушится хребет
Литой волны, и пена, словно кудри
Морских созданий, вьётся вслед за ветром.
Корабль звенит, как тетива тугая,
И парус, накренясь, летит упрямо,
Крутой и полногрудый, на восток.
Косяк дельфинов мчится, кувыркаясь,
И бешеное солнце разъярённо
Плывёт над нами в грозных небесах.
О, сколько лет мы рвёмся по неверным
Пустым зыбям среди чудес попутных,
Средь островов, встающих из пучины,
Среди проливов гибельных и смрадных,
Что пахнут скалами и дохлой рыбой,
Меж тучами и синецветной влагой
На родину, на родину, в Итаку,
К забытым очагам, стадам и жёнам,
И это всё напрасно!
Мы плывём,
Чтобы вовеки не вдохнуть вечерний
Печальный запах греческих жаровен,
Чтобы вовек не заколоть барана
На дедовском знакомом алтаре,
Чтоб никогда уже не спать с женою
На тёмном ложе, шкурами покрытом,
И никогда не выходить из дома
Коня погладить при осенних звёздах,
Вдыхая запах глины, и навоза,
И чабреца, и рыжей дикой мяты,
И острой соли ветровых валов!
Корабль идёт, отмеченный судьбою,
Навстречу верной гибели своей.
Ты предаёшь меня, я знаю, ты
Хитришь и своеволишь.
Я, ничтожный,
Гребу на вёслах.
Рыжий, бородатый,
В седой от пота бедряной повязке.
Я должен умереть.
Мы все умрём,
И только ты, мой капитан свирепый,
Мой Одиссей, поднимешься над нами,
Над нашим кораблём и над Элладой,
Над нашей Грецией, над всей землёй, –
Живой и хитрый, в белом ожерелье
Попутных молодых свистящих волн!
Громады скал восходят нам навстречу,
Смертельный ветер пробует канаты.
Я должен умереть, а ты, крылатый,
Останешься в живых!
Но я помедлю
Ещё мгновенье!
Вот они, ребята –
Ахейский сброд, рябая солдатня,
Смолёные, чесоточные греки,
Что десять лет сражались возле башен,
Увидели пожар, и гибель Трои,
И женщину, единую на свете,
Которая в пурпурном покрывале
Спокойно проходила по стенам.
Она звалась красавицей Еленой,
Она, как ты, вовеки не умрёт.
То были сны – осада, голод, горе,
Болезни, мор и дождь троянских стрел,
И свет зари над речкою Скамандром,
Густой и чёрной, словно бычья кровь,
И женщина, единственная в мире,
Она во время битвы проходила
За чёрными зубцами чуждых башен,
Обмахнутая огненным плащом.
Из-за неё мы бились год за годом,
Барановоды, мужики, гуляки,
Хорошие мужья и проходимцы,
С тобою, Одиссей, водитель славный,
И взяли Трою и, насытясь славой,
Ушли ни с чем на кораблях тяжёлых
На родину, на родину, в Элладу,
Чтоб никогда её не увидать.
Я знаю, ты хитришь, ты бедных греков
Кидал вперёд, блистая медным шлемом,
А сам, с колена холодно прицелясь,
Метал в троянцев бешеные стрелы.
Я знаю, ты один видал Елену
Без покрывала, голую, как рыба,
Когда ворвался вместе с храбрецами
В Приамов полыхающий дворец.
И ты хитро не взял её с собою,
И ты хитро уйдёшь в мою Итаку,
В свою Итаку, царь наш непорочный,
Единственный из мёртвых нас свидетель
Жестоких битв и горестных невзгод.
Да, ты хитришь, ты именем всех мёртвых
Спокойно будешь говорить столетьям
О подвигах, которые герои
Не совершили и нигде на свете
Так совершать вовеки не могли.
Мы все погибнем, греческие люди,
Чтобы один из нас доплыл как должно,
Овеянный великой нашей славой,
До берегов Эгейских островов!
Чтобы один из нас, водитель хитрый,
О нас поведал речью величавой,
Не вспоминая нашего обличья,
Не называя маленьких имён,
Лишь говоря о спутниках случайных,
Любивших верно своего героя
И верно павших за царя Итаки,
Чтобы его потом воспел певец.
Греби, ребята!
Парус наш трепещет,
Вина немного, впереди – конец.
Мы все плывём в желанную Итаку,
Коричневые, жилистые, злые,
Срывая пену волн нетерпеливых,
Затягивая пасмурную песню.
Ведь наши жёны зажили с другими,
И наши песни сорваны другими,
И наши свиньи колоты другими,
И нашу славу вырвал Одиссей.
Сижу на вёслах, мерно отгибаясь.
Встают над морем вечные созвездья,
И пахнет берег родиной моей.
Никто не знает, кроме Одиссея,
Могучего лукавого владыки,
Как хороши набитые дровами
Беспечные родные очаги!
Гребцы, гребите!
Напрягайтесь, греки!
В ногах у вас лежат немые шлемы,
Гривастые тяжёлые обличья,
Свидетели неповторимых битв.
Гребите, греки!
Есть ещё в Элладе
Огонь, и меч, и песня, и любовь!
Над нами сжалились, как прежде, боги,
Они нам даровали Одиссея,
И он за нас несёт среди вселенной
Глазастую сову, большую мысль.
Он будет править нашими словами,
Он будет править нашими сынами,
Он будет править нашими певцами
По праву капитана и царя!
Ещё мгновенье!
Вот взлетают скалы.
Опять белеют челюсти прибоя.
Вот это смерть, единая навеки.
Молитесь Зевсу, греческие люди,
Ты, справа, не клони бровей тяжёлых,
Спокойно посмотри на нашу смерть.
Да, у меня давно был виноградник,
Холодное бельё на зыбком ветре
И кувшины с коричневым вином.
Зачем ходил я к чёрным башням Трои,
Зачем меня стрела кусала дважды,
Зачем я десять лет видал на стенах
Еленин красный взвитый ветром плащ?
Не я приду в родимую Итаку,
Не ты, мой правый, и не ты, мой левый,
Не ты, мой кормчий, и не ты, кузнец!
Будь проклят Одиссей, лазутчик горя,
Водитель кораблей, хитрец коварный.
Вот он стоит, блистая медным шлемом,
И мы, как дети, смотрим на него.
Но властно он людей объединяет
Своей несокрушимой тёмной волей
Для многих тысяч легендарных дел.
А старый наш народ не знает смерти.
Ещё мгновенье!
Мы простые люди,
Мы только копья, вёсла над волнами.
И лишь один из нас стоит, крылатый,
В тяжёлом шлеме с полосатой гривой,
Грудастый и холодный, как бывало,
Обветренный в скитаньях Одиссей.
Он нас погубит, греческие люди,
Он доведёт до будущих столетий,
Он донесёт до будущих людей,
Мужчин и женщин, чёрные от крови
Слепые песни старика Гомера,
Исполненные лживой простоты.
Он передаст для будущего мрака
Прошедший мрак, усеянный звездами,
Раздвинет веки мёртвые мои,
И я увижу, как идёт водитель,
Торжественно и хмуро отдавая
Большую золотую ветвь земли
Тем, кто, как прежде, повторит скитанья
И вечность человечества, и радость,
И дым от очагов моих родимых,
Которому есть вечное, святое,
Недвижное, как звёзды, имя –
жизнь!
Прощайте, греки!
Смерть!»
– Как человек на свете одинок! –
Сказал отец. –
Как непонятен мир!
Как тяжела на свете справедливость!
А революция близка.
Её
не миновать.
Так пусть она приходит.
Она рассудит старый шар земной!
1943–1957
Комментариев нет:
Отправить комментарий