Источник
Дмитрий Быков
Дмитрий Быков счастлив тем, что его выбирают правильные люди
Дмитрия Быкова, прибывшего в Челябинск на фестиваль «Открытая книга», можно представить и писателем, и публицистом, и журналистом. В Челябинском педуниверситете он выступал как учитель. Но даже там себя ощущал, по его словам, поэтом. В чем и убедила лекция о педагогических утопиях. Вот некоторые выдержки из нее.
От Царскосельского лицея – до наших дней
- Российская педагогика знала три великие утопии, три мечты. Первая – Царскосельский лицей, который продержался довольно долго – 111 лет. Эта утопия дала нам Пушкина, и тем уже оправдана.
Вторая утопия – школа-коммуна 20-х годов. Это и республика ШКИД, и знаменитая МОКША, и все наследие Макаренко, которое не пережило своего основателя, но дало новые смыслы и новые методы. Школа-коммуна – это замечательное развитие идеи лицея на новом этапе. Она ставит детей перед чрезвычайно важными задачами трудового воспитания, выполнения сложной квалифицированной работы. Когда беспризорники собирают фотоаппарат ФЭД – это серьезный вызов.
И наконец, третий педагогический проект – утопия Сухомлинского-Соловейчика, так называемая коммунарская педагогика. Но она соотносится с лицеем, как секта с монастырем. В ее центре – учитель новатор, вокруг которого объединены верные ему дети. Педагогика отчасти Крапивинская, известная по практике дворового клуба «Каравелла», плохая для меня тем, что дети считают весь мир лежащим во зле, а себя – в круге света. Это эффективная система, но мне она кажется ошибочной.
Самая универсальная и самая долго живущая педагогика – это педагогика Царскосельского лицея. Она состоялась потому, что была окрылена брендом власти. Все, начиная с карамели «Кремлевская» и заканчивая кремлевской таблеткой, имеет 90 процентов успеха. Ориентация на власть – традиционная, чисто русская черта.
Сама идея лицея – великолепно дерзкая, когда царские дети, внуки Екатерины, обучаются вместе с детьми знати, необязательно богатой, часто из обедневших родов, – эта идея восходит к реформам Сперанского. По дерзости своей не имеет равных ни в Европе, ни в мире. Правда, императорские дети там так и не учились.
Уже 15 минут речи на открытии лицея обеспечили Александру Куницыну, любимому педагогу, орден Владимира 4-й степени за то, что в ней ни разу не было упомянуто имя государя. Тогда еще Александр I премировал за это. Ни слова комплимента в его адрес, все о том, что человек рождается свободным, что один человек не лучше другого, что свобода лучше несвободы. Последние слова, сказанные Медведевым пять лет назад, стали для нас сенсацией. Каково же это было в начале ХIХ века!
Лицей – во многом матрица будущей России, когда становится понятно, что без закона и права страна не двинется дальше. Именно закон и право на короткое время становятся русской государственной идеологией.
Первая черта русской педагогической утопии (зависимость от императорского дома) неразрывно связана со второй – закрытостью учебного заведения. Каникулы здесь разрешены только в 1832 году. Воспитанники были изолированы от общества на шесть лет безвыездно. Когда Малиновский, директор лицея, на второй день занятий сообщает, что вы здесь, господа, закрыты на шесть лет, начинаются дружные рыдания. Никто не верит, что будет так. Тем не менее все лицеисты задним числом признали, что это было правильно. Они не должны были сообщаться с реальностью, ибо она вносит суету и пошлость жизни. Более того, в своей знаменитой «Записке о народном воспитании», которую Пушкин написал вынужденно, доказывая Николаю II свою лояльность, он тоже отстаивает принцип герметичности. Воспитание, по его словам, ни в коем случае не должно быть домашним, потому что это разврат, дети видят произвол над рабами в условиях крепостничества.
Только в условиях искусственно созданного равенства и искусственной невротизации рождаются гении, как это ни ужасно. Участь пушкинского выпуска трагична: из 30 выпускников двое оказались на каторге, пятеро умерли. Никто не сделал крупную карьеру, кроме Горчакова. Остальные на государственной службе были на вторых ролях.
Но каждый из 30 выпускников достиг наивысшего совершенства в своей области, символизируя некий законченный тип. Кюхельбекер – изгой во всем, Пущин – апофеоз стойкости, Матюшкин – апофеоз путешественника, Яковлев – апофеоз паяца, Дельвиг – апофеоз лени, мечтательности.
Отличительная черта утопии – мужской проект. Эротическое напряжение в подростковом сообществе способствует интеллектуальному росту. Искусственное монашеское существование обостряет чувствительность и мечтательность. В то же время мужская среда способствует милитаризации образования. Лицей учит фехтованию, смотру. А под конец достается пажескому корпусу.
Особенность проекта в том, что он по преимуществу гуманитарный. Почему не физический, не математический? Ведь школа Колмогорова и ФМШ в Новосибирске показывают нам замечательные примеры. Но то ХХ век. Меняется гуманитарное и человеческое наполнение образования. В ХХ веке вопрос обороноспособности страны стал вопросом выживания. Главные люди – это физики. В XXI веке это будет проект гуманитарный, потому что нет такой прорывной, безобразно отставшей сферы в России, как науки нравственные, исторические, правовые.
Россия сегодня дальше от закона, чем в XIX веке. Само понятие закона частично упразднено. Страна прогнила до такой степени, что только новая, мощная, строго продуманная правовая культура может ее спасти. России нужны новые куницыны. Не экономисты, но правоведы, не менеджеры, но историки.
Еще одна важная черта лицея, когда 12-летним детям говорят «вы» и «господин такой-то». Я полагаю, что уничтожение дистанции со школьником способствует не просто панибратству, но и низведению науки. На разнице, полярности, напряжении держится педагогика.
Сочетание равенства и высокой дистанции – это самое трудное, чему учителя должны учиться.
Есть еще одна черта педагогической утопии, которая не очевидна: учитель не должен быть добреньким, слишком человечным. Пушкин не любил Энгельгардта, который был простым и добрым человеком. Он видел в этом форму подкупа.
Русская педагогическая утопия невозможна без общения с первыми и лучшими людьми государства. Если бы Державин не обнял Пушкина и не разрыдался от его «Воспоминаний о Царском Селе», идея преемственности не осуществилась бы так полно. Школа, в которой этого не происходит, не заслуживает называться педагогической утопией. Она – место передачи лиры. Если сюда не приходит учитель высшего класса, писатель, государственный деятель, первая величина, то она обречена. И хотя русская утопия закончилась трагически (36 человек расстреляны, руководитель лицея умер в тюрьме, его сын убит, многие получили многолетние ссылки), но мы, дети русской культуры, будем всегда повторять «Отечество нам – Царское Село».
Учителя вернут свою значимость
- Есть ли будущее у страны, в которой учитель находится в таком униженном положении, как сегодня?
- Стране есть за что бороться. Я думаю, что партия учителей, создаваемая сегодня, будет одной из самых влиятельных. Учителя в России рано или поздно вернут свою значимость. И именно с этого начнется возрождение.
- Согласны ли вы с тем, что среди детей злодеев нет?
- Злодеи есть. Человек рождается готовым. Один из лучших наших учителей Стивен Кинг, который проработал в школе, по его словам, «семь невыносимых лет», написал рассказ о школьном аде. Там – дети ужасные, хуже взрослых, очень жестокие. Их надо уметь ставить на место. Незадолго до смерти Борис Березовский пытался создать математическую этику. И в ней есть смысл. Когда нравственные законы не работают, нужна новая этика на числовом ряде, потому что дети искренне не понимают, почему нельзя убивать старуху-процентщицу.
- Как вы представляете себе педагогическую утопию не для элиты?
- Ровно так же. Я считаю, что элита – это тот, кто лучше всего соображает. Идея образования по максимуму не требует ничего, кроме желания и высокой степени загруженности. Ребенок должен очень много работать. У него много здоровья, он выдержит. Это как велосипед: если он не едет, то падает.
- Как вы относитесь к тому, что дети олигархов учатся в лучших учебных заведениях мира, а все остальные – в школе по прописке?
- Я преподавал в элитных школах, ничего там хорошего нет. Все построено по принципу «слегка за шалости бранил и в Летний сад гулять водил». Много накручено вокруг образования: экскурсии, театры, лекции. А спросишь ребенка элементарное, не знает. Я – за строгого учителя-сухаря, мегапрофессионала, который много знает и жестко требует.
- Что нужно сделать, чтобы вернуть нынешним ученикам дух вольнодумства?
- Внушайте детям, как это делал Куницын, что они – элита нации и не должны позволить себя топтать, что чувство собственного достоинства важнее всего. Без него все станет бессмысленным.
- Как вы относитесь к ЕГЭ?
- ЕГЭ – это уродливый зигзаг на пути прекрасного российского образования. Мы его преодолеем, как многие российские глупости. И будем вспоминать о нем со стыдливой усмешкой, как о первом не очень удачном сексуальном опыте.
- Как вам живется в России?
- Не с чем сравнивать. Другого опыта нет. Приходится жить здесь.
- Можете ли вы назвать себя человеком счастливым?
- В любви – да, в остальном – не очень. При жизни никто не может назвать себя счастливым. Сегодня сказал, а завтра тебя ограбят или что похуже. И где твое счастье? Я счастлив в том, что выбираю правильных людей для общения и правильные люди выбирают меня. Никогда не было так, чтобы какая-нибудь сволочь меня похвалила, а какая-нибудь дрянь полюбила. И в этом отношении я – абсолютно счастливый человек.
Дмитрий Быков
Дмитрий Быков счастлив тем, что его выбирают правильные люди
Дмитрия Быкова, прибывшего в Челябинск на фестиваль «Открытая книга», можно представить и писателем, и публицистом, и журналистом. В Челябинском педуниверситете он выступал как учитель. Но даже там себя ощущал, по его словам, поэтом. В чем и убедила лекция о педагогических утопиях. Вот некоторые выдержки из нее.
От Царскосельского лицея – до наших дней
- Российская педагогика знала три великие утопии, три мечты. Первая – Царскосельский лицей, который продержался довольно долго – 111 лет. Эта утопия дала нам Пушкина, и тем уже оправдана.
Вторая утопия – школа-коммуна 20-х годов. Это и республика ШКИД, и знаменитая МОКША, и все наследие Макаренко, которое не пережило своего основателя, но дало новые смыслы и новые методы. Школа-коммуна – это замечательное развитие идеи лицея на новом этапе. Она ставит детей перед чрезвычайно важными задачами трудового воспитания, выполнения сложной квалифицированной работы. Когда беспризорники собирают фотоаппарат ФЭД – это серьезный вызов.
И наконец, третий педагогический проект – утопия Сухомлинского-Соловейчика, так называемая коммунарская педагогика. Но она соотносится с лицеем, как секта с монастырем. В ее центре – учитель новатор, вокруг которого объединены верные ему дети. Педагогика отчасти Крапивинская, известная по практике дворового клуба «Каравелла», плохая для меня тем, что дети считают весь мир лежащим во зле, а себя – в круге света. Это эффективная система, но мне она кажется ошибочной.
Самая универсальная и самая долго живущая педагогика – это педагогика Царскосельского лицея. Она состоялась потому, что была окрылена брендом власти. Все, начиная с карамели «Кремлевская» и заканчивая кремлевской таблеткой, имеет 90 процентов успеха. Ориентация на власть – традиционная, чисто русская черта.
Сама идея лицея – великолепно дерзкая, когда царские дети, внуки Екатерины, обучаются вместе с детьми знати, необязательно богатой, часто из обедневших родов, – эта идея восходит к реформам Сперанского. По дерзости своей не имеет равных ни в Европе, ни в мире. Правда, императорские дети там так и не учились.
Уже 15 минут речи на открытии лицея обеспечили Александру Куницыну, любимому педагогу, орден Владимира 4-й степени за то, что в ней ни разу не было упомянуто имя государя. Тогда еще Александр I премировал за это. Ни слова комплимента в его адрес, все о том, что человек рождается свободным, что один человек не лучше другого, что свобода лучше несвободы. Последние слова, сказанные Медведевым пять лет назад, стали для нас сенсацией. Каково же это было в начале ХIХ века!
Лицей – во многом матрица будущей России, когда становится понятно, что без закона и права страна не двинется дальше. Именно закон и право на короткое время становятся русской государственной идеологией.
Первая черта русской педагогической утопии (зависимость от императорского дома) неразрывно связана со второй – закрытостью учебного заведения. Каникулы здесь разрешены только в 1832 году. Воспитанники были изолированы от общества на шесть лет безвыездно. Когда Малиновский, директор лицея, на второй день занятий сообщает, что вы здесь, господа, закрыты на шесть лет, начинаются дружные рыдания. Никто не верит, что будет так. Тем не менее все лицеисты задним числом признали, что это было правильно. Они не должны были сообщаться с реальностью, ибо она вносит суету и пошлость жизни. Более того, в своей знаменитой «Записке о народном воспитании», которую Пушкин написал вынужденно, доказывая Николаю II свою лояльность, он тоже отстаивает принцип герметичности. Воспитание, по его словам, ни в коем случае не должно быть домашним, потому что это разврат, дети видят произвол над рабами в условиях крепостничества.
Только в условиях искусственно созданного равенства и искусственной невротизации рождаются гении, как это ни ужасно. Участь пушкинского выпуска трагична: из 30 выпускников двое оказались на каторге, пятеро умерли. Никто не сделал крупную карьеру, кроме Горчакова. Остальные на государственной службе были на вторых ролях.
Но каждый из 30 выпускников достиг наивысшего совершенства в своей области, символизируя некий законченный тип. Кюхельбекер – изгой во всем, Пущин – апофеоз стойкости, Матюшкин – апофеоз путешественника, Яковлев – апофеоз паяца, Дельвиг – апофеоз лени, мечтательности.
Отличительная черта утопии – мужской проект. Эротическое напряжение в подростковом сообществе способствует интеллектуальному росту. Искусственное монашеское существование обостряет чувствительность и мечтательность. В то же время мужская среда способствует милитаризации образования. Лицей учит фехтованию, смотру. А под конец достается пажескому корпусу.
Особенность проекта в том, что он по преимуществу гуманитарный. Почему не физический, не математический? Ведь школа Колмогорова и ФМШ в Новосибирске показывают нам замечательные примеры. Но то ХХ век. Меняется гуманитарное и человеческое наполнение образования. В ХХ веке вопрос обороноспособности страны стал вопросом выживания. Главные люди – это физики. В XXI веке это будет проект гуманитарный, потому что нет такой прорывной, безобразно отставшей сферы в России, как науки нравственные, исторические, правовые.
Россия сегодня дальше от закона, чем в XIX веке. Само понятие закона частично упразднено. Страна прогнила до такой степени, что только новая, мощная, строго продуманная правовая культура может ее спасти. России нужны новые куницыны. Не экономисты, но правоведы, не менеджеры, но историки.
Еще одна важная черта лицея, когда 12-летним детям говорят «вы» и «господин такой-то». Я полагаю, что уничтожение дистанции со школьником способствует не просто панибратству, но и низведению науки. На разнице, полярности, напряжении держится педагогика.
Сочетание равенства и высокой дистанции – это самое трудное, чему учителя должны учиться.
Есть еще одна черта педагогической утопии, которая не очевидна: учитель не должен быть добреньким, слишком человечным. Пушкин не любил Энгельгардта, который был простым и добрым человеком. Он видел в этом форму подкупа.
Русская педагогическая утопия невозможна без общения с первыми и лучшими людьми государства. Если бы Державин не обнял Пушкина и не разрыдался от его «Воспоминаний о Царском Селе», идея преемственности не осуществилась бы так полно. Школа, в которой этого не происходит, не заслуживает называться педагогической утопией. Она – место передачи лиры. Если сюда не приходит учитель высшего класса, писатель, государственный деятель, первая величина, то она обречена. И хотя русская утопия закончилась трагически (36 человек расстреляны, руководитель лицея умер в тюрьме, его сын убит, многие получили многолетние ссылки), но мы, дети русской культуры, будем всегда повторять «Отечество нам – Царское Село».
Учителя вернут свою значимость
- Есть ли будущее у страны, в которой учитель находится в таком униженном положении, как сегодня?
- Стране есть за что бороться. Я думаю, что партия учителей, создаваемая сегодня, будет одной из самых влиятельных. Учителя в России рано или поздно вернут свою значимость. И именно с этого начнется возрождение.
- Согласны ли вы с тем, что среди детей злодеев нет?
- Злодеи есть. Человек рождается готовым. Один из лучших наших учителей Стивен Кинг, который проработал в школе, по его словам, «семь невыносимых лет», написал рассказ о школьном аде. Там – дети ужасные, хуже взрослых, очень жестокие. Их надо уметь ставить на место. Незадолго до смерти Борис Березовский пытался создать математическую этику. И в ней есть смысл. Когда нравственные законы не работают, нужна новая этика на числовом ряде, потому что дети искренне не понимают, почему нельзя убивать старуху-процентщицу.
- Как вы представляете себе педагогическую утопию не для элиты?
- Ровно так же. Я считаю, что элита – это тот, кто лучше всего соображает. Идея образования по максимуму не требует ничего, кроме желания и высокой степени загруженности. Ребенок должен очень много работать. У него много здоровья, он выдержит. Это как велосипед: если он не едет, то падает.
- Как вы относитесь к тому, что дети олигархов учатся в лучших учебных заведениях мира, а все остальные – в школе по прописке?
- Я преподавал в элитных школах, ничего там хорошего нет. Все построено по принципу «слегка за шалости бранил и в Летний сад гулять водил». Много накручено вокруг образования: экскурсии, театры, лекции. А спросишь ребенка элементарное, не знает. Я – за строгого учителя-сухаря, мегапрофессионала, который много знает и жестко требует.
- Что нужно сделать, чтобы вернуть нынешним ученикам дух вольнодумства?
- Внушайте детям, как это делал Куницын, что они – элита нации и не должны позволить себя топтать, что чувство собственного достоинства важнее всего. Без него все станет бессмысленным.
- Как вы относитесь к ЕГЭ?
- ЕГЭ – это уродливый зигзаг на пути прекрасного российского образования. Мы его преодолеем, как многие российские глупости. И будем вспоминать о нем со стыдливой усмешкой, как о первом не очень удачном сексуальном опыте.
- Как вам живется в России?
- Не с чем сравнивать. Другого опыта нет. Приходится жить здесь.
- Можете ли вы назвать себя человеком счастливым?
- В любви – да, в остальном – не очень. При жизни никто не может назвать себя счастливым. Сегодня сказал, а завтра тебя ограбят или что похуже. И где твое счастье? Я счастлив в том, что выбираю правильных людей для общения и правильные люди выбирают меня. Никогда не было так, чтобы какая-нибудь сволочь меня похвалила, а какая-нибудь дрянь полюбила. И в этом отношении я – абсолютно счастливый человек.
Комментариев нет:
Отправить комментарий