ИсточникМихаил Золотоносов
Мое личное отношение к писателю Довлатову и к мероприятиям, которые в его честь проводит редакция журнала «Звезда», взявшего наследие Довлатова под опеку, сложилось давно, и я бы не стал излагать свое мнение об этом сейчас, если бы случайно не оказался в Музее Ахматовой на докладах второго дня вторых Довлатовских чтений.
Дело в том, что в Петербург на это действо был приглашен широко известный в узких литературоведческих кругах американский славист Омри Ронен. Он хотел подарить мне свою последнюю книжку «Чужелюбие», выпущенную журналом «Звезда» в 2010 г. и составленную из статей, которые Омри публикует в журнале. А я хотел подарить ему свою книжку «Другой Чехов». При этом Омри знал, что на территорию редакции «Звезда» я не войду никогда, а тут так удачно вышло, что второй день чтений проходил в Музее Ахматовой, который под мои табу не подпадает.
Я пришел раньше, чем мы условились, и стал слушать выступавшего, точнее, выступавшую, а заодно сразу пропитался атмосферой мероприятия. Ведущим был соредактор «Звезды» Я. Гордин, второй соредактор А. Арьев сидел в последнем ряду и, видимо, «рулил». Выступала переводчица Довлатова на итальянский язык, дама преклонных лет. Помимо проблем с дикцией и, вероятно, вообще с русским языком, вследствие чего она изъяснялась на некоем русско-итальянском «суржике», у нее явно были проблемы с содержанием выступления. То есть было заметно, что сказать ей особенно не о чем. Точнее, вообще не о чем. Поэтому она с нескрываемым восторгом сообщала о каких-то совсем незначительных деталях из жизни Довлатова. Впрочем, понять смысл выступления переводчицы ввиду проблем с языком и речью я не мог: примерно половина слов была непонятна, а фразы по своему грамматическому строю заметно отличались от нормальных.
Как уж она перевела Довлатова на итальянский, я не знаю, но я мысленно представил, что написал бы Довлатов про этот доклад и эту восторженную тетеньку, и мне стало смешно по-настоящему. Это была идеальная героиня для Довлатова, больше всего любившего смешно и беспощадно описывать людей, с которыми его сводила судьба.
Ведущий заседание Я. Гордин, сидевший лицом к залу, лицо имел, как мне показалось, каменное, злое и страшное, а когда переводчице еще и задали вопрос – после ритуального вопроса ведущего: «Вопросы есть?», и она начала опять говорить что-то столь же длинное и непонятное, Гордин окаменел еще сильнее, и следующий свой вопрос: «Вопросы есть?» задал уже столь выразительно, что вопросы закончились сразу.
Я пришел раньше, чем мы условились, и стал слушать выступавшего, точнее, выступавшую, а заодно сразу пропитался атмосферой мероприятия. Ведущим был соредактор «Звезды» Я. Гордин, второй соредактор А. Арьев сидел в последнем ряду и, видимо, «рулил». Выступала переводчица Довлатова на итальянский язык, дама преклонных лет. Помимо проблем с дикцией и, вероятно, вообще с русским языком, вследствие чего она изъяснялась на некоем русско-итальянском «суржике», у нее явно были проблемы с содержанием выступления. То есть было заметно, что сказать ей особенно не о чем. Точнее, вообще не о чем. Поэтому она с нескрываемым восторгом сообщала о каких-то совсем незначительных деталях из жизни Довлатова. Впрочем, понять смысл выступления переводчицы ввиду проблем с языком и речью я не мог: примерно половина слов была непонятна, а фразы по своему грамматическому строю заметно отличались от нормальных.
Как уж она перевела Довлатова на итальянский, я не знаю, но я мысленно представил, что написал бы Довлатов про этот доклад и эту восторженную тетеньку, и мне стало смешно по-настоящему. Это была идеальная героиня для Довлатова, больше всего любившего смешно и беспощадно описывать людей, с которыми его сводила судьба.
Ведущий заседание Я. Гордин, сидевший лицом к залу, лицо имел, как мне показалось, каменное, злое и страшное, а когда переводчице еще и задали вопрос – после ритуального вопроса ведущего: «Вопросы есть?», и она начала опять говорить что-то столь же длинное и непонятное, Гордин окаменел еще сильнее, и следующий свой вопрос: «Вопросы есть?» задал уже столь выразительно, что вопросы закончились сразу.
Однако переводчица была лишь частью всего действа. Потому что был еще и зрительный зал, в котором помимо участников, приглашенных редакцией «Звезды» в Петербург из-за границы и оплатившей дорогу и гостиницу (по каковой причине им было неудобно пропускать заседания), сидело еще и десяток энтузиастов, которые ощущали себя присутствующими на мероприятии мирового значения и с восторгом внимали каждому слову. Себя они считали последними представителями утонченного петербургского бомонда, что выяснилось сразу же, как только я попытался сесть на место.
Как обычно, середины рядов пустовали, а с краев места были заняты, чтобы можно было в случае чего быстро удрать. Я нацелился на середину ряда и стал проходить мимо сидевшей с краю почитательницы Довлатова раннего пенсионного возраста, естественно, повернувшись к ней лицом. Места для прохода было вполне достаточно, и я почти миновал сидевшую женщину. Однако оказалось, что она намеревалась встать и выйти в проход, чтобы пропустить меня, ибо тот способ, который выбрал я, - она сидит, а я мимо нее иду, - ей почему-то показался оскорбительным и был квалифицирован как доказательство моей неотесанности.
И она стала на весь зал шипеть, что я не воспитан, что мне надо сперва научиться манерам, а потом уже входить в зал на столь статусное мероприятие, что я «не их человек», т.е. я не из Петербурга, причем другие энтузиастки, сидевшие спереди и сзади, стали ее активно поддерживать и тоже на меня зашипели. Естественно, я сказал в ответ змеям, что не надо выдавать себя за тех, кем вы не являетесь. И еще «кое-что», но без обсценной лексики, потому что на научных мероприятиях обсценную лексику может использовать только докладчик. А поскольку перепалка получилась живой и сюжетной, на нас начали оборачиваться и слушать, о чем мы ругаемся, потому что это было гораздо интереснее доклада.
И тут я сразу ощутил, как помимо своей воли уже погружаюсь в затхлую атмосферу провинциального убожества, фальши, псевдонауки и псевдоинтеллигентности, т.е. всего того, что составляет пародию на чтения, посвященные писателю.
Кстати, вслед за переводчицей выступала Н. Григорьева (Е. Рейн, стоявший в программе, слава Богу, не приехал), которая привезла учености плоды, как и положено, из Германии туманной. Она торопливо читала научную статью, написанную на структуралистском сленге, что на слух не воспринимается вообще никак. Григорьева не скрывала своего презрения к слушателям и барабанила с ускорением, а «бомонд» в ответ массово потянулся на выход. Удрали, кстати, и мои учительницы хороших манер.
Главное впечатление – пародийность Довлатовских чтений, пошлая имитация. Главная тайна заключена, на мой взгляд, в том, что как писатель Довлатов вообще не тянет на конференции, «чтения» и изучение, а вся эта затея, весь гран-проект «великий русский писатель Довлатов» имеет исключительно коммерческий характер.
Между прочим, завышение ранга Довлатова логично вписывается в свойственное «Звезде» фильтрование и дозирование информации о советской литературе, что привело к созданию на страницах этого журнала своей истории советской литературы, заметно отличающейся от реальной в целом ряде пунктов. Например, сильнейшей идеализации подвергается образ И. Бродского, который в американский период известен, например, «Одой на независимость Украины» (1991), в которой выразилась страстная любовь к советской империи и почему-то ненависть к «хохлам», напоминающая о газетах «День» и «Завтра» (текст оды в интернете есть). Однако о таких деталях сакрального образа поэта Бродского «Звезда» никогда не пишет, подвергая образ цензуре советского типа, что и не удивительно, поскольку оба соредактора как литераторы воспитались в советское время и в условиях чуткой советской цензуры. И так же, как она, оберегают теперь своего доверчивого читателя от всего, как они полагают, ненужного. Кстати, в двухтомнике Бродского, недавно вышедшем в «Библиотеке поэта», этой «Оды» тоже нет, ибо Образ Гения ничто не должно омрачать. Могу напомнить, что «Звезда» републиковала книгу Льва Друскина, выбросив на помойку целую главу, посвященную метким характеристикам ленинградских писателей (в интернете, кстати, висит полный лондонский вариант).
В таком же духе «полезного улучшения» в «Звезде» поступают и с Довлатовым. Эту роль играют и Довлатовские чтения: во-первых, они являются удачным информационным поводом в энный раз напомнить о «великом писателе», каковым Довлатов на самом деле не является; во-вторых, повышают его рыночный рейтинг и способствуют объему продаж.
Правда, он эмигрировал, жил в Нью-Йорке, а это в глазах многих сразу сильно повысило его ранг. Но, во-первых, что касается эмиграции, то Довлатова не выдавили из СССР, как некоторых, а просто отмахивались от него, не хотели замечать. Это было еще оскорбительнее – других хотя бы сажали и преследовали, а этого не замечали, потому что не считали опасным, как Солженицына, Войновича и многих других. А главной проблемой для Довлатова до эмиграции было желание напечататься, что никак не удавалось.
Во-вторых, в США кроме эмигрантов из СССР Довлатова не знал практически никто; как писатель он там состоялся, потому что в США уже было много приехавших из России. Для них он и писал свои смешные тексты, сильно смахивавшие на советский «Крокодил» периода ранней перестройки. Что-то вроде Леонида Ленча (был такой советский фельетонист), но поновее. Благодаря этому Довлатов и приобрел популярность у своего массового читателя: будь все посложнее, чем юмор для «Крокодила», успеха бы не было.
Изучать его прозу невозможно, поскольку просто нет предмета для изучения. Можно исследовать детали биографии, сопоставляя ее с текстами, что в основном и делается, тем более что пил он много, сменил много мест жительства и работы и попадал в разные занятные истории; можно заумным метаязыком маскировать отсутствие изучаемого художественного текста, как это сделала, например, упомянутая Н. Григорьева на чтениях.
Но все равно нельзя ничего поделать с тем, что в тексте Довлатова нет глубины, философии, идеологии, сложной формы, экспериментов с языком, интертекстуальности, таинственных Urgestalt’ов и т.д. То есть ничего такого, что нуждается в длительном и – главное – коллективном научном изучении. Типичный текст Довлатова – доступно написанная хроника смешных происшествий.
Поэтому, я думаю, что Довлатовские чтения – чистое лукавство, а весь «проект» - коммерческое мероприятие. Откуда обязательные зарубежные ученые гости, повышающие рекламный рейтинг, высосанные из пальца наукообразные темы докладов и сообщений, и в целом вся пародийно-имитационная атмосфера провинциального довлатоведения.
Но помимо Довлатовских чтений есть еще и Довлатовская премия (*) , которую в этом году присудили Э. Кочергину. Если Кочергина это устроило, то и ладно, он, наверное, не очень представляет себе все нюансы. Однако в этой связи не могу не напомнить об одном знаменательном скандале, который случился шесть лет назад. Связан был скандал с именем Владимира Марамзина – был в Ленинграде такой писатель, осужденный в 1975 г. за то, что он вместе с М. Хейфецем и Е. Эткиндом составил самиздатовский 5-томник Бродского. В итоге Марамзина за то, что на суде он признал некую фиктивную «вину» перед соввластью, не посадили, а разрешили эмигрировать.
И вот через 30 лет Марамзину присудили Довлатовскую премию, что вызвало бурную эмоциональную реакцию Марамзина и ядовитую статью «Непрошеная честь» (Мосты. 2005. № 6), которую, как я думаю, стоит процитировать (полный текст есть в интернете). Тем более что «Звезда» статью публиковать отказалась, хотя Марамзин ее редакции предложил. «Непрошеная честь» - ответ на премию, воспринятую как оскорбление. Ответ этот немного приоткрывает то, что для большинства скрыто за фасадом. Фамилий Марамзин не приводил, я тоже не буду – sapienti sat, как писал Плавт.
«В начале <2005> года, писал Марамзин, - мне позвонили из Петербурга: некий комитет друзей приговорил мою последнюю книгу к премии их местного кумира. Я не хочу никаких благ и наград от той страны. Но слаб человек. И ведь это друзья! Я поинтересовался, во что оценили мою голову. Если покрывать ее позором тамошней премии, то хотя бы заплатить полгода за квартиру, чтобы засесть в ней и спокойно кончить книгу. Куда там! Стыдно даже назвать величину той копеечной подачки, которой хотели меня осчастливить. В Париже вряд ли удастся вдвоем на нее пообедать. Мой отказ от сомнительной грошовой почести вызвал бешено злобную реакцию давателей. Сумма небольшая, уговаривали они, но зато мировая слава!
Да вы совсем обезумели! Кто вас знает в мире, с вашим кругозором с Моховой до Литейного, ваш журнал и вашего местного кумира – присвоенного вами, к тому же, посмертно? Неразумные дети надувают лягушек сквозь соломину насильно. Вы, должно быть, надуваете сами друг друга, по взаимному восторгу, один соредактор своего соредактора. Или вас обоих надувают в другом месте? Не говоря уже о том, что никакая слава меня никогда не занимала, а в теперешнем возрасте и подавно. Меня силой выгнали из русской литературы, и я не позволю силой втащить меня взад».
Статья Марамзина на самом деле интересна, потому что восстанавливает реальную стоимость премии не только в денежном, но, главное, в общекультурном смысле.
Кстати, коль скоро речь зашла о «Звезде», Марамзин двинулся дальше и написал про некоего друга, «который называет себя реформатором, читай конформистом <…> Взойдя, как и многие из вас, на добром слове Бродского, словно опара на закваске, он себя уверил, что сам его высидел. Он хочет быть главной наседкой поэта в Советском Союзе. Впрочем, это нагретое место многие из вас вырывают друг из-под друга. Не тот ли это друг (опять тот же самый), что присосался, как пиявка, к изданиям Бродского <…> ?»
Марамзин, конечно, скандалист. Писали даже, что, еще находясь в Ленинграде, он кинул в голову директора ЛО издательства «Советский писатель» Г. Кондрашева чернильницу за то, что тот тормозил выход в свет книги Марамзина (а Кондрашев, опасаясь чего-то, даже не подал в суд, хотя партбюро ЛО СП СССР рекомендовало ему это сделать). Но, несмотря на все эти нюансы, атмосфера коммерциализации, с одной стороны, и реальная ценность «местного кумира», с другой, передана Марамзиным, как я полагаю, очень точно.
Если бы дело происходило не в Петербурге, а в провинциальном городке или на селе, где из местных только один случайно прославился в столицах, все было бы логично. Но в Петербурге, который Довлатовские чтения опускают до этого провинциального уровня?..
* Премия им. Сергея Довлатова. Учреждена в 1995 году.
Во-вторых, в США кроме эмигрантов из СССР Довлатова не знал практически никто; как писатель он там состоялся, потому что в США уже было много приехавших из России. Для них он и писал свои смешные тексты, сильно смахивавшие на советский «Крокодил» периода ранней перестройки. Что-то вроде Леонида Ленча (был такой советский фельетонист), но поновее. Благодаря этому Довлатов и приобрел популярность у своего массового читателя: будь все посложнее, чем юмор для «Крокодила», успеха бы не было.
Изучать его прозу невозможно, поскольку просто нет предмета для изучения. Можно исследовать детали биографии, сопоставляя ее с текстами, что в основном и делается, тем более что пил он много, сменил много мест жительства и работы и попадал в разные занятные истории; можно заумным метаязыком маскировать отсутствие изучаемого художественного текста, как это сделала, например, упомянутая Н. Григорьева на чтениях.
Но все равно нельзя ничего поделать с тем, что в тексте Довлатова нет глубины, философии, идеологии, сложной формы, экспериментов с языком, интертекстуальности, таинственных Urgestalt’ов и т.д. То есть ничего такого, что нуждается в длительном и – главное – коллективном научном изучении. Типичный текст Довлатова – доступно написанная хроника смешных происшествий.
Поэтому, я думаю, что Довлатовские чтения – чистое лукавство, а весь «проект» - коммерческое мероприятие. Откуда обязательные зарубежные ученые гости, повышающие рекламный рейтинг, высосанные из пальца наукообразные темы докладов и сообщений, и в целом вся пародийно-имитационная атмосфера провинциального довлатоведения.
Но помимо Довлатовских чтений есть еще и Довлатовская премия (*) , которую в этом году присудили Э. Кочергину. Если Кочергина это устроило, то и ладно, он, наверное, не очень представляет себе все нюансы. Однако в этой связи не могу не напомнить об одном знаменательном скандале, который случился шесть лет назад. Связан был скандал с именем Владимира Марамзина – был в Ленинграде такой писатель, осужденный в 1975 г. за то, что он вместе с М. Хейфецем и Е. Эткиндом составил самиздатовский 5-томник Бродского. В итоге Марамзина за то, что на суде он признал некую фиктивную «вину» перед соввластью, не посадили, а разрешили эмигрировать.
И вот через 30 лет Марамзину присудили Довлатовскую премию, что вызвало бурную эмоциональную реакцию Марамзина и ядовитую статью «Непрошеная честь» (Мосты. 2005. № 6), которую, как я думаю, стоит процитировать (полный текст есть в интернете). Тем более что «Звезда» статью публиковать отказалась, хотя Марамзин ее редакции предложил. «Непрошеная честь» - ответ на премию, воспринятую как оскорбление. Ответ этот немного приоткрывает то, что для большинства скрыто за фасадом. Фамилий Марамзин не приводил, я тоже не буду – sapienti sat, как писал Плавт.
«В начале <2005> года, писал Марамзин, - мне позвонили из Петербурга: некий комитет друзей приговорил мою последнюю книгу к премии их местного кумира. Я не хочу никаких благ и наград от той страны. Но слаб человек. И ведь это друзья! Я поинтересовался, во что оценили мою голову. Если покрывать ее позором тамошней премии, то хотя бы заплатить полгода за квартиру, чтобы засесть в ней и спокойно кончить книгу. Куда там! Стыдно даже назвать величину той копеечной подачки, которой хотели меня осчастливить. В Париже вряд ли удастся вдвоем на нее пообедать. Мой отказ от сомнительной грошовой почести вызвал бешено злобную реакцию давателей. Сумма небольшая, уговаривали они, но зато мировая слава!
Да вы совсем обезумели! Кто вас знает в мире, с вашим кругозором с Моховой до Литейного, ваш журнал и вашего местного кумира – присвоенного вами, к тому же, посмертно? Неразумные дети надувают лягушек сквозь соломину насильно. Вы, должно быть, надуваете сами друг друга, по взаимному восторгу, один соредактор своего соредактора. Или вас обоих надувают в другом месте? Не говоря уже о том, что никакая слава меня никогда не занимала, а в теперешнем возрасте и подавно. Меня силой выгнали из русской литературы, и я не позволю силой втащить меня взад».
Статья Марамзина на самом деле интересна, потому что восстанавливает реальную стоимость премии не только в денежном, но, главное, в общекультурном смысле.
Кстати, коль скоро речь зашла о «Звезде», Марамзин двинулся дальше и написал про некоего друга, «который называет себя реформатором, читай конформистом <…> Взойдя, как и многие из вас, на добром слове Бродского, словно опара на закваске, он себя уверил, что сам его высидел. Он хочет быть главной наседкой поэта в Советском Союзе. Впрочем, это нагретое место многие из вас вырывают друг из-под друга. Не тот ли это друг (опять тот же самый), что присосался, как пиявка, к изданиям Бродского <…> ?»
Марамзин, конечно, скандалист. Писали даже, что, еще находясь в Ленинграде, он кинул в голову директора ЛО издательства «Советский писатель» Г. Кондрашева чернильницу за то, что тот тормозил выход в свет книги Марамзина (а Кондрашев, опасаясь чего-то, даже не подал в суд, хотя партбюро ЛО СП СССР рекомендовало ему это сделать). Но, несмотря на все эти нюансы, атмосфера коммерциализации, с одной стороны, и реальная ценность «местного кумира», с другой, передана Марамзиным, как я полагаю, очень точно.
Если бы дело происходило не в Петербурге, а в провинциальном городке или на селе, где из местных только один случайно прославился в столицах, все было бы логично. Но в Петербурге, который Довлатовские чтения опускают до этого провинциального уровня?..
* Премия им. Сергея Довлатова. Учреждена в 1995 году.
Учредители – Довлатовский фонд, редакция журнала «Звезда». Присуждается ежегодно за лучший рассказ года петербургского автора или напечатанный в Санкт-Петербурге.
Комментариев нет:
Отправить комментарий