Школа Жизни.ру
Людмила Ливина
Почему мы теряем язык?
Что такое язык? В любом учебнике есть стандартный ответ, который заучивают наизусть многие поколения школьников: это средство общения. Меня от такой формулировки потряхивает: ни уму ни сердцу. Я предпочитаю другие.
Во-первых, язык – это клад, сокровище, накопленное многими поколениями для всего народа и для тебя лично – бери, пользуйся. Во-вторых, это инструмент, а не умея держать в руках топор (тоже инструмент), не построишь даже собачьей конуры – только пальцы отобьешь.
Почему же еще двадцать лет назад это сокровище было огромным, подавляющее большинство советских людей действительно им владело, а сегодня язык наш так примитивен, коряв и засорен междометиями, причем преимущественно производными от матерных слов? Жизнь изменилась? Ну а язык причем?
Думаю, дело было так. В СССР приоритет русского языка был неотъемлемой частью государственной политики. Партийная номенклатура обязана была говорить с народом на хорошем литературном языке. Публичные речи были подготовлены, проверены, утверждены и чаще всего зачитывались, а не произносились.
В печатных изданиях ошибки были недопустимы. Ни одно из них не выходило в свет без двух, а то и трехкратной корректорской проверки. Пропущенная ошибка – минимум выговор, максимум отстранение от работы. Моя тетка проработала корректором около 30 лет. Большей зануды я не встречала: по-моему, она вообще не вникала в смысл прочитанного, уделяя внимание только форме.
Диктор радио или телевидения, допустивший в устной речи неправильное ударение, тоже рисковал остаться без работы в считанные часы.
Я помню фильм «Дневник директора школы», когда новую учительницу директор испытывал, требуя, чтобы та объяснила, на чем можно добраться до школы (ее предшественница говорила: «транвай»). Да что фильм, на моей памяти учительница, казашка из провинции, была предана остракизму самими учениками, наделившими ее прозвищем «Стуло упало».
Вывод: речь, адресованная людям, была нормативна по определению.
Нормативность публичного языка играла огромную роль в формировании речевых навыков – была образцом для подражания, эталоном. По-другому говорить было нельзя.
Беда в том, она была нормативна не только по форме, но и по содержанию. Советский человек четко осознавал, что можно, где можно и как можно говорить.
Нелитературную речь люди употребляли намеренно, исключительно в неформальной обстановке, когда нет чужих ушей; она была вызовом, фигой в кармане.
Помню, как-то раз меня, только начавшую работать, пригласили на тесную вечеринку матерые коллеги-учителя. Такого отборного, виртуозного мата я не слышала никогда – ни до, ни после. А поскольку он смачно слетал с губ рафинированных леди, эффект был потрясающим. Много позже я поняла, что они просто отрывались – это был своего рода протест против жестких стандартов поведения и речи, которым приходилось соответствовать и на работе, и в быту. Положение обязывает.
Перестройка, круто изменившая жизнь советского человека, цензуру, в том числе и языковую, отменила. Выяснилось, что можно говорить и писать, что хочешь. Позже – еще и как хочешь. Самиздатовские символы «тайной свободы» стали доступны – плотину прорвало. Издания начала 90-х годов потрясали орфографическими и пунктуационными ошибками (да бог с ними, с ошибками, главное, я наконец могу все это свободно покупать и читать!).
Сегодня в печатных изданиях таких диких ошибок нет, но Шалтая-Болтая уже не собрать. Грамотность речи перестала быть общепризнанной нормой.
Выросло новое поколение (и уже не первое), для которого эталоном стала именно разговорная ненормированная речь, основательно сдобренная элементами «фени» – языка криминалитета, единственной структуры, сохранившейся в перестроечные времена. К сожалению, наши дети практически не читают – нет потребности, а значит противоядия нет.
Как-то мне попалась любопытная таблица сравнения основных черт функциональных стилей речи.
Стиль художественной литературы:
1) степень точности словоупотребления – 100%;
2) степень образности – 100%;
3)степень стандартизованности – 0%.
Стиль разговорный:
1) степень точности словоупотребления – 0%;
2) степень образности – не более 10%;
3) степень стандартизованности – около 85%.
Я было возмутилась: как это – разговорная речь и стандартизованная? Это же не официально-деловой язык с его готовыми формулировками. А потом вынуждена была согласиться. Действительно, стандартизована – и лексикой, и ситуациями, и готовыми клише. На вопрос: «Как дела?», ответ один – «Нормально!»
И вот, поскольку эталоном речи для людей (и прежде всего, для детей) стал не литературный, а разговорный язык – упрощенный, лишенный образности и точности, изобилующий стандартными формулами, мы имеем то, что имеем.
Уже сейчас для части школьников становится проблемой просто понять, что написано в учебниках (правда, иногда и владеющие языком взрослые этого сделать не могут, но это уже другая проблема), многим из них передать мысль своими словами (пересказать) не под силу, выразить отношение к чему-либо весьма затруднительно (разве что с помощью наречий «круто» либо «отстой!»), пишут они с грубейшими ошибками. Правда, матерный язык используют на полную катушку: в нем, по существу, всего три корня, зато безграничный простор для словообразования.
И если не изменится языковая политика России, дальше будет хуже. Как это ни прискорбно, страна потихоньку скатывается к положению начала девятнадцатого века, когда русский был чисто бытовым, разговорным языком, а чтобы выразить мысль посложнее, приходилось прибегать к французскому.
Людмила Ливина
Почему мы теряем язык?
Что такое язык? В любом учебнике есть стандартный ответ, который заучивают наизусть многие поколения школьников: это средство общения. Меня от такой формулировки потряхивает: ни уму ни сердцу. Я предпочитаю другие.
Во-первых, язык – это клад, сокровище, накопленное многими поколениями для всего народа и для тебя лично – бери, пользуйся. Во-вторых, это инструмент, а не умея держать в руках топор (тоже инструмент), не построишь даже собачьей конуры – только пальцы отобьешь.
Почему же еще двадцать лет назад это сокровище было огромным, подавляющее большинство советских людей действительно им владело, а сегодня язык наш так примитивен, коряв и засорен междометиями, причем преимущественно производными от матерных слов? Жизнь изменилась? Ну а язык причем?
Думаю, дело было так. В СССР приоритет русского языка был неотъемлемой частью государственной политики. Партийная номенклатура обязана была говорить с народом на хорошем литературном языке. Публичные речи были подготовлены, проверены, утверждены и чаще всего зачитывались, а не произносились.
В печатных изданиях ошибки были недопустимы. Ни одно из них не выходило в свет без двух, а то и трехкратной корректорской проверки. Пропущенная ошибка – минимум выговор, максимум отстранение от работы. Моя тетка проработала корректором около 30 лет. Большей зануды я не встречала: по-моему, она вообще не вникала в смысл прочитанного, уделяя внимание только форме.
Диктор радио или телевидения, допустивший в устной речи неправильное ударение, тоже рисковал остаться без работы в считанные часы.
Я помню фильм «Дневник директора школы», когда новую учительницу директор испытывал, требуя, чтобы та объяснила, на чем можно добраться до школы (ее предшественница говорила: «транвай»). Да что фильм, на моей памяти учительница, казашка из провинции, была предана остракизму самими учениками, наделившими ее прозвищем «Стуло упало».
Вывод: речь, адресованная людям, была нормативна по определению.
Нормативность публичного языка играла огромную роль в формировании речевых навыков – была образцом для подражания, эталоном. По-другому говорить было нельзя.
Беда в том, она была нормативна не только по форме, но и по содержанию. Советский человек четко осознавал, что можно, где можно и как можно говорить.
Нелитературную речь люди употребляли намеренно, исключительно в неформальной обстановке, когда нет чужих ушей; она была вызовом, фигой в кармане.
Помню, как-то раз меня, только начавшую работать, пригласили на тесную вечеринку матерые коллеги-учителя. Такого отборного, виртуозного мата я не слышала никогда – ни до, ни после. А поскольку он смачно слетал с губ рафинированных леди, эффект был потрясающим. Много позже я поняла, что они просто отрывались – это был своего рода протест против жестких стандартов поведения и речи, которым приходилось соответствовать и на работе, и в быту. Положение обязывает.
Перестройка, круто изменившая жизнь советского человека, цензуру, в том числе и языковую, отменила. Выяснилось, что можно говорить и писать, что хочешь. Позже – еще и как хочешь. Самиздатовские символы «тайной свободы» стали доступны – плотину прорвало. Издания начала 90-х годов потрясали орфографическими и пунктуационными ошибками (да бог с ними, с ошибками, главное, я наконец могу все это свободно покупать и читать!).
Сегодня в печатных изданиях таких диких ошибок нет, но Шалтая-Болтая уже не собрать. Грамотность речи перестала быть общепризнанной нормой.
Выросло новое поколение (и уже не первое), для которого эталоном стала именно разговорная ненормированная речь, основательно сдобренная элементами «фени» – языка криминалитета, единственной структуры, сохранившейся в перестроечные времена. К сожалению, наши дети практически не читают – нет потребности, а значит противоядия нет.
Как-то мне попалась любопытная таблица сравнения основных черт функциональных стилей речи.
Стиль художественной литературы:
1) степень точности словоупотребления – 100%;
2) степень образности – 100%;
3)степень стандартизованности – 0%.
Стиль разговорный:
1) степень точности словоупотребления – 0%;
2) степень образности – не более 10%;
3) степень стандартизованности – около 85%.
Я было возмутилась: как это – разговорная речь и стандартизованная? Это же не официально-деловой язык с его готовыми формулировками. А потом вынуждена была согласиться. Действительно, стандартизована – и лексикой, и ситуациями, и готовыми клише. На вопрос: «Как дела?», ответ один – «Нормально!»
И вот, поскольку эталоном речи для людей (и прежде всего, для детей) стал не литературный, а разговорный язык – упрощенный, лишенный образности и точности, изобилующий стандартными формулами, мы имеем то, что имеем.
Уже сейчас для части школьников становится проблемой просто понять, что написано в учебниках (правда, иногда и владеющие языком взрослые этого сделать не могут, но это уже другая проблема), многим из них передать мысль своими словами (пересказать) не под силу, выразить отношение к чему-либо весьма затруднительно (разве что с помощью наречий «круто» либо «отстой!»), пишут они с грубейшими ошибками. Правда, матерный язык используют на полную катушку: в нем, по существу, всего три корня, зато безграничный простор для словообразования.
И если не изменится языковая политика России, дальше будет хуже. Как это ни прискорбно, страна потихоньку скатывается к положению начала девятнадцатого века, когда русский был чисто бытовым, разговорным языком, а чтобы выразить мысль посложнее, приходилось прибегать к французскому.
Комментариев нет:
Отправить комментарий