Источник
Дмитрий Быков
Леся Украинка
1.
Леся Украинка была одной из героинь моего отрочества - меня волновала ее романтическая судьба, болезнь, титаническое упорство, творческая отвага, и вообще я читал ее в том возрасте, в котором ее стихи и драмы всего понятней и ближе. Лет в одиннадцать, в крымском пансионате, куда меня на каникулы возила мать, я рылся в местной библиотеке и нашел там два толстых сборника Леси Украинки - по-русски и на языке певучего оригинала. Читать по-украински и все понимать мне ужасно нравилось, и нравилась мне ее дерзость -написать в начале ХХ века нового Дон Гуана и назвать его «Каменный хозяин». Очень страшная пьеса, с отлично придуманным финалом, когда Дон Гуан в зеркале вместо себя видит Командора. Вещь вообще странная -Украинка всегда оригинальна в трактовке мировых сюжетов: Дон Гуан у нее не любовник, а борец, революционер. А Донна Анна совращает его с этого пути, заставляет бросить борьбу и успокоиться, так сказать, в алькове. И тогда приходит к нему возмездие в виде Командора -любопытная мысль: пока борец борется, мораль над ним не властна, потому что он сверхчеловек. А стоит ему стать таким, как все, - и тут же, на тебе, Командор. Такое придумать - надо иметь очень своеобразную голову.
А ее лирические стихи, много теряющие в переводах, мне и по сей день представляются главным вкладом этой женщины в европейскую поэзию: лирическая баллада, скажу вам, трудный жанр -надо держать сюжет, но не ударяться в прозу, сочетать внятность и загадочность, и чтоб готично было. Мне и тогда уже представлялось, что реализм если не кончился, то пошатнулся, и лучше рассказывать сказки, гротеск какой-нибудь выдумывать, мало ли. Украина отличается от России по множеству параметров, но один из главных - сказочность, мифологичность украинского мира, неспособность ее литературы скучно пересказывать реалистические сюжеты. Самые крупные современные литераторы Украины -пусть живущие в Калифорнии, но все их корни в Киеве -Марина и Сергей Дяченко, фантасты, сказочники; и Любко Дереш, и Михаил Назаренко, и Громов с Ладыженским, они же Г. Л. Олди, и еще множество прекрасных авторов -фантасты. И «Собор» -лучший роман Гончара, двадцать лет запрещенный в России и до перестройки не переводившийся, -миф, а реализм у него выходил бледно, словно самому автору скучно. Украинка все свои пьесы - отлично построенные, динамические, сплошь стихотворные - писала на мифологические, а то и прямо сказочные сюжеты, и знаменитая «Лесная песня», кстати, далеко не лучшая, хотя, пожалуй, самая трогательная.
Украинка сильна не там, где сентиментальна, а там, где мужественна и дерзка, и вот « Роберт Брюс, король шотландский» -это да, это не хуже Стивенсона! Мне тогда еще было, само собой, непонятно, что борьба Шотландии за независимость - это метафора украинской борьбы, но по крайней мере ясно, что ненависть Роберта направлена не на англичан. А на ту идею угнетения, которую англичане собою олицетворяют. Такие нюансы в детстве особенно чувствуются.
Собственные сюжеты давались ей не хуже. «Якутская поэма», впервые изданная в 1945 году, -актyальнейший текст, особенно если вспомнить, с каким презрением иные великодержавники отзываются о нынешних украинских конфликтах.
Еге ж пак, ви хотiли знать,
як пострiлялись тi якути?
Я 6 вам раднiший розказать,
та щоб те знать - там треба бути.
Пострiляними їх обох
знайшпа їx наша змiна вранцi,
були при них i грошi- в мох
загорненi лежали в ранцi,
розбою, значить, не було,
а ворогiв вони не мали,
до того й слiдство все прийшпо,
що то вони сами стрiляли.
Та й вразно стрелили - я чув –
не мучились i пiвгодинки...
Вже ж то не поєдинок був,
якi там в диких поєдинки?
А поединки у «диких» не хуже ваших, равно как и понятие чести. Я перевел бы сам этот кусок, но как-то робею. (Например: «И оба так попали в цель - не мучапись и полминуты... Дуэль? Откуда там дуэль? Они же дикие якуты!»). Но она поэт такого класса, что перекладывать -только портить.
Очень немногим - Маршаку, например, -удалось перевести ее так, что сохранилась живая органика речи, та ироническая теплота, которой дышит ее зрелая лирика:
Упадешь, бывало, в детстве.
Руки, лоб, коленки ранишь,-
Хоть до сердца боль доходит,
А поморщишься и встанешь.
«Что, болит?» - большие спросят.
Только я не признавалась.
Я была девчонкой гордой -
Чтоб не плакать, я смеялась.
А теперь, когда сменилась
Фарсом жизненная драма
И от горечи готова
С уст сорваться эпиграмма,-
Беспощадной силе смеха
Я стараюсь не поддаться,
И, забыв былую гордость,
Плачу я, чтоб не смеяться.
Научиться бы нам плакать в этом нынешнем фарсе, -или, по крайней мере, почувствовать границу, где уже не спасает смех, -но для этого надо быть Украинкой, «единственным мужчиной в нашей современной литературе», как назвал ее Иван Франко.
2.
Ее настоящее имя было Лариса Косач, родители -просвещенные украинцы, мать -литератор, писавшая под псевдонимом Олена Пчилка. В девять лет Лариса заболела костным туберкулезом, от туберкулеза и умерла 33 года спустя.
Есть два мифа о ней, с которыми придется разбираться, потому что, увы, гений не отвечает за присваивающих его интерпретаторов. Первый миф сравнительно безобиден, и распространяют его люди неплохие, просто не на том ставящие ударение. Я имею в виду широко распространенную легенду о том, что Украинка была феминисткой и лесбиянкой. Разумеется, ее представление о прогрессе включало и борьбу за женское равноправие - но феминистские крайности редко бывают свойственны гениям, поскольку у гениев более серьезные проблемы, на женской своей природе они, как правило, не зациклены. Цветаева, скажем, тоже была сторонницей женского равноправия, потому что неравноправие по половому признаку смешно и дико, - но оно ее не так сильно занимало; женщине трудно в мужском мире, но гению среди обычного человечества гораздо трудней. Украинка не была феминисткой потому, что феминизм ставит во главу угла изначальную данность, а Украинка жизнь тратила на то, чтобы люди выбирали себе убеждения, а не подвергались дискриминации по врожденным признакам. Это же объясняет, почему она не была и не могла быть националисткой: национализм - утеха тех, кому нечего больше предъявить.
Насчет лесбиянства: есть на эту темы чрезвычайно интересные работы покойной Соломии Павлычко, к которой я отношусь с глубоким почтением, но вообще-то отношения Украинки с эмансипанткой Ольгой Кобылянской бесконечно глубже и трогательней, чем обычный роман. Украинка была одинока, хоть ее и окружала любовь всей родни: не было равного, с которым мог возникнуть полноценный интеллектуальный роман, а роман без этой составляющей, без духовного братства, разговоров, общих интересов был для нее немыслим. Она несколько раз за сорокадвухпетнюю жизнь влюблялась серьезно -главная ее трагедия связана была с Сергеем Мержинским, который в Минске умер у нее на руках после трехмесячной тяжелейшей агонии; в одну из бессонных ночей, которые она проводила у его одра, с самого начала понимая ,что спасти его невозможно, можно только продлить мучения, написала она «Одержимую», великую драматическую поэму о Марии (Мириам) из Магдалы.
Вообще же она мало знала простой человеческой любви -как вообще мало знала простого и человеческого на своих вершинах, - и потому отношения с Кобылянской были передышкой, уступкой женскому, в письмах Украинки слышится робость и нежность, а побыть робкой и нежной ей было, в общем, не с кем. Ужасно грустно все это читать - «кто-то любит кого-то», все эти осторожные, хрупкие намеки, чуждые всякой страсти, всякого эротизма. Просто нашелся человек, который был с ней ласков и ничего не требовал взамен, человек, с которым она могла быть и слабой, и печальной, - и она поддалась на это, как ребенок, не видевший ласки. Павлычко была права, когда говорила, что тут не лесбийская любовь, а мечта о любви вообще.
Насчет национализма все сложнее. Националисты поднимают на знамя и Тараса (с несколько большими основаниями), и Лесю - но, братцы, давайте уж честно. Их борьба с российским самодержавием -это не борьба с русскими. И тут-то нам приходится сказать эту самую страшную и горькую вещь: имперцы ведь придумали свое значение для слова «русское». Для них русское -это репрессивное, диктаторское, антихристианское, языческое, жестокое, повелительное, иррациональное; доброте и милосердию в их мире нет места - они все это отметают как слабость; их миф -не русский, а варяжский, норманнский, и то выдуманный, а не аутентичный. Культ Севера с его расчеловеченностью, зверством, войной и магией - он почерпнут скорее из компьютерных игр- нежели из северной мифологии. Сегодняшние русские националисты ненавидят Украину не за национализм - который там представлен куда слабей, чем в России, - не за Бандеру, не за «Правый сектор», а именно за попытку неподчинения. Украинские борцы за свободу никаких противоречий с русскими революционерами не знали, и диктат самодержавия для них был не национальным, но социальным, идеологическим, античеловеческим. Не против русских восставали они - тот же Шевченко дружил с Некрасовым, и вспомните, какой эпитафией откликнулся Некрасов на его смерть! -а против строя, который Мережковский называл «плотью и костью» псевдорусского националистического сознания: против реакции. Сатрапы и клевреты — это, ребята, не русское, много чести сатрапам и клевретам; и давить всех кованым сапогом — тоже не русское. Украинка на русской литературе выросла, русским владела не хуже, чем родным, и чтобы доказать это, написала гениальную свою «Никотиану», единственное стихотворение на русском, не уступающее шедеврам на украинском. А ненависть ее к угнетению направлена лишь на тех — в том числе и сегодняшних, — кто видит русскую утопию как смесь фальшивой духовности с бандитизмом. Вот русский национализм, искренне стремящийся распространить фальшивые государственные добродетели на все соседские народы, она действительно ненавидела; и в этой ненависти едины были все лучшие люди России, потому что чванство, агрессия, напыщенность и вранье, прикрывающие откровенное насилие, никогда и никому не нравятся.
Мы не знаем — она хорошо конспирировалась, —насколько глубоко и активно было ее участие в подпольной деятельности украинских и российских революционеров; но мы знаем, что она ненавидела правительство, ссылавшее украинских литераторов, лишавшее их работы, запрещавшее жить в столицах. Российское правительство тоже было не так глупо, как кажется его нынешним критикам: оно и тогда ловко умело подменять борьбу с революцией —борьбой против сепаратизма; и, скажем, дядя Леси Украинки, Михаил Драгоманов, подвергался преследованиям и вынужден был покинуть Киевский университет, где состоял приват-доцентом, именно за «польский сепаратизм». Но Драгоманов наотрез отказался писать прошение об отставке: это означало бы, что он признает обвинение. Не националисткой была Украинка, ощущавшая себя в мировой культуре как дома, владевшая французским и немецким как родными; в Российской империи она видела не врага по крови, а угнетателя и гонителя всего свободного и смелого, апофеоз мертвящего гнета. Меня могут упрекнуть в повторении советских штампов — поскольку советская-то власть любила и популяризировала Украинку, делая из нее гораздо большую марсистку, нежели в действительности; но что поделать - советская империя не всегда была повторением царского режима в ухудшенном варианте, она перерождалась медленно и до последнего избегала рекомендаций «русской партии», широко представленной в позднесоветском истеблишменте. Русский национализм, надо признать, с советской идеологией уживался не лучше, нежели украинский. Советская власть поначалу вообще объявляла интернационализм своей идеологией, и потому-то национальные культуры при ней развивались и процветали ничуть не в ущерб русской. Ленин ненавидел шовинизм, и после революции он никогда не думал о его реабилитации, и борьба украинской интеллигенции в начале ХХ века за самоопределение была борьбой за свободу от имперской политической системы, а вовсе не борьбой против русского влияния и русской культуры. Русская-то культура всегда поддерживала украинцев в этой их жажде независимости; а что и сейчас находится в той же Украине полно желающих отождествить Россию и рабство — так это их собственная глупость и неблагодарность. Россия не раз доказывала миру, что рабство не в ее природе, —и ещё не раз докажет, на наших глазах.
3.
Я поговорю о трех ее сочинениях, которые ставлю выше остальных. Начнем с «Одержимой»: эта драматическая поэма переводилась и хорошо у нас известна. Она открывает собою длинный ряд текстов ХХ века, в которых по-новому трактуется роль Магдалины в жизни Христа.
Тема сложная, неоднозначная, прикасаться к ней опасно, поскольку полно желающих упрекнуть в кощунстве. Блок наиболее радикально подходит к вопросу — у него Двенадцать (апостолов) убивают Магдалину (Катьку). Потому что пришел конец мира — и какая после этого любовь? В «Русском бреде» он развил мысль: «Есть одно, что в ней скончалось безвозвратно... Но нельзя его оплакать и нельзя его почтить, потому что там и тут, в кучу сбившиеся тупо, толстопузые мещане злобно чтут дорогую память трупа — там и тут, там и тут...»
Другие — тут начал Пастернак, а в наше время наиболее дерзок цикл Льва Мочалова «Магдалина» — развивают мысль о том, что между Магдалиной и Христом обычная земная любовь, и женщина может таинством только так, через эту любовь, понять и воспринять христианское учение. Без земной любви не понять самопожертвования, не подняться до небесной отваги. У Пастернака Юра — новый Христос, Лара —новая Магдалина; но они обречены, обоих поглощает земное, земля. Только в дни революции земное сливается с небесным, «небеса опускаются наземь, словно занавеса бахрома». Кстати, земная любовь почти у всех противопоставлена небесной: она выступает одним из искушений Христа в романе Казандзакиса. Там выживший, уцелевший Христос (пусть только в собственном воображении) научился ценить земную красоту, заметил, например, как пейзажи хороши, как цветы пахнут... и женился на Магдалине; умирая, он отвергает этот соблазн человеческого - но, значит, отвергает и любовь Магдалины, потому что на другую-то она не способна, и вообще мало кто из людей способен, независимо от пола.
Украинка в своей поэме предугадала обе эти тенденции. Христос у нее отвергает Магдалину - но не потому, что она соблазняет его земной любовью, а потому, что нет в ней готовности полюбить и простить врагов. Она для него именно одержимая: зрелище земной несправедливости наполняет ее ненавистью, а ненависть - совершенно не то, что ему нужно. Христа казнят, Магдалину побивают камнями, и умирает она в твердой убежденности, что этих людей, этого мира - ничто не спасет:
Я не верю,
Что он воскрес; не стоите вы чуда
Воскреснуть ради этого народа!
На это не хватило б и Мессии!
Ничего себе сказано, да? Из поэм ее особенно я люблю «Великана», и даже читал его однажды на школьном вечере поэзии, и прозвучало, надо сказать, вполне антисоветски. Но, слава Богу, все решили, что это все в прошлом, национально-освободительная лирика времен Серебряного века. А мне и тогда казалось, и теперь кажется, что это все прямо про нас:
Господь не сжег его огнем,
Громов не посылал он,
А только сном его накрыл,
Как мягким покрывалом.
Лег отдохнуть он на часок,
А спит уже столетья,
Оброс землею и во сне
Все видит лихолетье.
Стянули накрепко его
Железными цепями,
К глубоким ранам, торопясь,
Припали жадно ртами.
До сердца самого не раз
Их проникали руки.
Но спит, как прежде, великан,
Хотя и терпит муки.
«Нас призрак этот не страшит!» -
Враги ликуют хором.
Но стихнет скоро божий гнев.
Беда минует скоро.
И встанет великан тогда.
Расправит плечи снова
И разорвет в единый миг
Железные оковы.
Любимый мой далекий край!
Страна моя родная!
Когда я вспомню про тебя,
Ту сказку вспоминаю.
Самое совершенное и знаменитое ее поэтическое творение - поэма «Одно слово». Настаиваю именно на художественном, изобразительном ее совершенстве: имитируя речь рассказчика, представителя северного малого народа, она поднимается до такой точности и выразительности, которую почти не с чем сравнить. Разве что у Петрушевской в «Номере один» есть подобные образцы, когда изображается фольклор выдуманного народа этти, да у Рытхэу в романах - но ему при его чукотском происхождении сам Бог велел аутентично изображать эту примитивную на вид, но сложно организованную, полную условностей архаическую речь. Там старик рассказывает о ссыльном, который умирает в их глухих северных краях от таинственной болезни. Сначала, кстати, подзаголовок был - «рассказ старого якута», но потом Крымский -друг Украинки, сам побывавший в ссылке, - ей объяснил, что это «одно слово», которого в поэме не знают якуты, на самом деле в их языке есть, и даже есть у него синоним. В социальном смысле - көҥүл, а в экзистенциальном - иллэҥ. И тогда она взяла произвольный северный народ, который не понимает, без чего так изнемогает и мучается ссыльный из далекого края. Ведь он может ходить, куда хочет, делать, что хочет, ничем не скован, охотиться может, если пожелает...
А вiн сказав: «Я знаю, я вiд того
вмираю, що у вас нiяк не зветься,
хоч єсть його без мiри в вашем краю,
а те, вiд чого мiг би я ожити,
не зветься теж нiяк, немає слова,
але й його самого в вас нема...
якби було хоч слово, може б, я
ще й жив би з вами...» - i «чужий» аж плакав,
як те казав, i я заплакав з ним,
бо жаль було «чужого», добрий був.
А теє слово раз менi казав
«чужий» по-свойому, та я його забув,
чуже воно, та й що ним називати?
Не треба нам його. Чужим, бач, треба, -
казав «чужий», що не один вмирає
отак, як вiн, i ще умре богато...
Уже 6 ми їм казали теє слово,
як хто з чужих людей отак заслабне,
так що ж, коли його у нас нема.
I що воно й до чого теє слово?
То, певне, чари, то якесь закляття,
коли вiд того люди умирають...
Я не буду вам, дорогой читатель, подсказывать это слово. Вы его сами легко угадаете, если обозначаемое им понятие вам действительно нужно; а если не угадаете, вам поможет якутско-русский словарь или, в крайнем случае, знакомый якут.
Дмитрий Быков
Леся Украинка
1.
Леся Украинка была одной из героинь моего отрочества - меня волновала ее романтическая судьба, болезнь, титаническое упорство, творческая отвага, и вообще я читал ее в том возрасте, в котором ее стихи и драмы всего понятней и ближе. Лет в одиннадцать, в крымском пансионате, куда меня на каникулы возила мать, я рылся в местной библиотеке и нашел там два толстых сборника Леси Украинки - по-русски и на языке певучего оригинала. Читать по-украински и все понимать мне ужасно нравилось, и нравилась мне ее дерзость -написать в начале ХХ века нового Дон Гуана и назвать его «Каменный хозяин». Очень страшная пьеса, с отлично придуманным финалом, когда Дон Гуан в зеркале вместо себя видит Командора. Вещь вообще странная -Украинка всегда оригинальна в трактовке мировых сюжетов: Дон Гуан у нее не любовник, а борец, революционер. А Донна Анна совращает его с этого пути, заставляет бросить борьбу и успокоиться, так сказать, в алькове. И тогда приходит к нему возмездие в виде Командора -любопытная мысль: пока борец борется, мораль над ним не властна, потому что он сверхчеловек. А стоит ему стать таким, как все, - и тут же, на тебе, Командор. Такое придумать - надо иметь очень своеобразную голову.
А ее лирические стихи, много теряющие в переводах, мне и по сей день представляются главным вкладом этой женщины в европейскую поэзию: лирическая баллада, скажу вам, трудный жанр -надо держать сюжет, но не ударяться в прозу, сочетать внятность и загадочность, и чтоб готично было. Мне и тогда уже представлялось, что реализм если не кончился, то пошатнулся, и лучше рассказывать сказки, гротеск какой-нибудь выдумывать, мало ли. Украина отличается от России по множеству параметров, но один из главных - сказочность, мифологичность украинского мира, неспособность ее литературы скучно пересказывать реалистические сюжеты. Самые крупные современные литераторы Украины -пусть живущие в Калифорнии, но все их корни в Киеве -Марина и Сергей Дяченко, фантасты, сказочники; и Любко Дереш, и Михаил Назаренко, и Громов с Ладыженским, они же Г. Л. Олди, и еще множество прекрасных авторов -фантасты. И «Собор» -лучший роман Гончара, двадцать лет запрещенный в России и до перестройки не переводившийся, -миф, а реализм у него выходил бледно, словно самому автору скучно. Украинка все свои пьесы - отлично построенные, динамические, сплошь стихотворные - писала на мифологические, а то и прямо сказочные сюжеты, и знаменитая «Лесная песня», кстати, далеко не лучшая, хотя, пожалуй, самая трогательная.
Украинка сильна не там, где сентиментальна, а там, где мужественна и дерзка, и вот « Роберт Брюс, король шотландский» -это да, это не хуже Стивенсона! Мне тогда еще было, само собой, непонятно, что борьба Шотландии за независимость - это метафора украинской борьбы, но по крайней мере ясно, что ненависть Роберта направлена не на англичан. А на ту идею угнетения, которую англичане собою олицетворяют. Такие нюансы в детстве особенно чувствуются.
Собственные сюжеты давались ей не хуже. «Якутская поэма», впервые изданная в 1945 году, -актyальнейший текст, особенно если вспомнить, с каким презрением иные великодержавники отзываются о нынешних украинских конфликтах.
Еге ж пак, ви хотiли знать,
як пострiлялись тi якути?
Я 6 вам раднiший розказать,
та щоб те знать - там треба бути.
Пострiляними їх обох
знайшпа їx наша змiна вранцi,
були при них i грошi- в мох
загорненi лежали в ранцi,
розбою, значить, не було,
а ворогiв вони не мали,
до того й слiдство все прийшпо,
що то вони сами стрiляли.
Та й вразно стрелили - я чув –
не мучились i пiвгодинки...
Вже ж то не поєдинок був,
якi там в диких поєдинки?
А поединки у «диких» не хуже ваших, равно как и понятие чести. Я перевел бы сам этот кусок, но как-то робею. (Например: «И оба так попали в цель - не мучапись и полминуты... Дуэль? Откуда там дуэль? Они же дикие якуты!»). Но она поэт такого класса, что перекладывать -только портить.
Очень немногим - Маршаку, например, -удалось перевести ее так, что сохранилась живая органика речи, та ироническая теплота, которой дышит ее зрелая лирика:
Упадешь, бывало, в детстве.
Руки, лоб, коленки ранишь,-
Хоть до сердца боль доходит,
А поморщишься и встанешь.
«Что, болит?» - большие спросят.
Только я не признавалась.
Я была девчонкой гордой -
Чтоб не плакать, я смеялась.
А теперь, когда сменилась
Фарсом жизненная драма
И от горечи готова
С уст сорваться эпиграмма,-
Беспощадной силе смеха
Я стараюсь не поддаться,
И, забыв былую гордость,
Плачу я, чтоб не смеяться.
Научиться бы нам плакать в этом нынешнем фарсе, -или, по крайней мере, почувствовать границу, где уже не спасает смех, -но для этого надо быть Украинкой, «единственным мужчиной в нашей современной литературе», как назвал ее Иван Франко.
2.
Ее настоящее имя было Лариса Косач, родители -просвещенные украинцы, мать -литератор, писавшая под псевдонимом Олена Пчилка. В девять лет Лариса заболела костным туберкулезом, от туберкулеза и умерла 33 года спустя.
Есть два мифа о ней, с которыми придется разбираться, потому что, увы, гений не отвечает за присваивающих его интерпретаторов. Первый миф сравнительно безобиден, и распространяют его люди неплохие, просто не на том ставящие ударение. Я имею в виду широко распространенную легенду о том, что Украинка была феминисткой и лесбиянкой. Разумеется, ее представление о прогрессе включало и борьбу за женское равноправие - но феминистские крайности редко бывают свойственны гениям, поскольку у гениев более серьезные проблемы, на женской своей природе они, как правило, не зациклены. Цветаева, скажем, тоже была сторонницей женского равноправия, потому что неравноправие по половому признаку смешно и дико, - но оно ее не так сильно занимало; женщине трудно в мужском мире, но гению среди обычного человечества гораздо трудней. Украинка не была феминисткой потому, что феминизм ставит во главу угла изначальную данность, а Украинка жизнь тратила на то, чтобы люди выбирали себе убеждения, а не подвергались дискриминации по врожденным признакам. Это же объясняет, почему она не была и не могла быть националисткой: национализм - утеха тех, кому нечего больше предъявить.
Насчет лесбиянства: есть на эту темы чрезвычайно интересные работы покойной Соломии Павлычко, к которой я отношусь с глубоким почтением, но вообще-то отношения Украинки с эмансипанткой Ольгой Кобылянской бесконечно глубже и трогательней, чем обычный роман. Украинка была одинока, хоть ее и окружала любовь всей родни: не было равного, с которым мог возникнуть полноценный интеллектуальный роман, а роман без этой составляющей, без духовного братства, разговоров, общих интересов был для нее немыслим. Она несколько раз за сорокадвухпетнюю жизнь влюблялась серьезно -главная ее трагедия связана была с Сергеем Мержинским, который в Минске умер у нее на руках после трехмесячной тяжелейшей агонии; в одну из бессонных ночей, которые она проводила у его одра, с самого начала понимая ,что спасти его невозможно, можно только продлить мучения, написала она «Одержимую», великую драматическую поэму о Марии (Мириам) из Магдалы.
Вообще же она мало знала простой человеческой любви -как вообще мало знала простого и человеческого на своих вершинах, - и потому отношения с Кобылянской были передышкой, уступкой женскому, в письмах Украинки слышится робость и нежность, а побыть робкой и нежной ей было, в общем, не с кем. Ужасно грустно все это читать - «кто-то любит кого-то», все эти осторожные, хрупкие намеки, чуждые всякой страсти, всякого эротизма. Просто нашелся человек, который был с ней ласков и ничего не требовал взамен, человек, с которым она могла быть и слабой, и печальной, - и она поддалась на это, как ребенок, не видевший ласки. Павлычко была права, когда говорила, что тут не лесбийская любовь, а мечта о любви вообще.
Насчет национализма все сложнее. Националисты поднимают на знамя и Тараса (с несколько большими основаниями), и Лесю - но, братцы, давайте уж честно. Их борьба с российским самодержавием -это не борьба с русскими. И тут-то нам приходится сказать эту самую страшную и горькую вещь: имперцы ведь придумали свое значение для слова «русское». Для них русское -это репрессивное, диктаторское, антихристианское, языческое, жестокое, повелительное, иррациональное; доброте и милосердию в их мире нет места - они все это отметают как слабость; их миф -не русский, а варяжский, норманнский, и то выдуманный, а не аутентичный. Культ Севера с его расчеловеченностью, зверством, войной и магией - он почерпнут скорее из компьютерных игр- нежели из северной мифологии. Сегодняшние русские националисты ненавидят Украину не за национализм - который там представлен куда слабей, чем в России, - не за Бандеру, не за «Правый сектор», а именно за попытку неподчинения. Украинские борцы за свободу никаких противоречий с русскими революционерами не знали, и диктат самодержавия для них был не национальным, но социальным, идеологическим, античеловеческим. Не против русских восставали они - тот же Шевченко дружил с Некрасовым, и вспомните, какой эпитафией откликнулся Некрасов на его смерть! -а против строя, который Мережковский называл «плотью и костью» псевдорусского националистического сознания: против реакции. Сатрапы и клевреты — это, ребята, не русское, много чести сатрапам и клевретам; и давить всех кованым сапогом — тоже не русское. Украинка на русской литературе выросла, русским владела не хуже, чем родным, и чтобы доказать это, написала гениальную свою «Никотиану», единственное стихотворение на русском, не уступающее шедеврам на украинском. А ненависть ее к угнетению направлена лишь на тех — в том числе и сегодняшних, — кто видит русскую утопию как смесь фальшивой духовности с бандитизмом. Вот русский национализм, искренне стремящийся распространить фальшивые государственные добродетели на все соседские народы, она действительно ненавидела; и в этой ненависти едины были все лучшие люди России, потому что чванство, агрессия, напыщенность и вранье, прикрывающие откровенное насилие, никогда и никому не нравятся.
Мы не знаем — она хорошо конспирировалась, —насколько глубоко и активно было ее участие в подпольной деятельности украинских и российских революционеров; но мы знаем, что она ненавидела правительство, ссылавшее украинских литераторов, лишавшее их работы, запрещавшее жить в столицах. Российское правительство тоже было не так глупо, как кажется его нынешним критикам: оно и тогда ловко умело подменять борьбу с революцией —борьбой против сепаратизма; и, скажем, дядя Леси Украинки, Михаил Драгоманов, подвергался преследованиям и вынужден был покинуть Киевский университет, где состоял приват-доцентом, именно за «польский сепаратизм». Но Драгоманов наотрез отказался писать прошение об отставке: это означало бы, что он признает обвинение. Не националисткой была Украинка, ощущавшая себя в мировой культуре как дома, владевшая французским и немецким как родными; в Российской империи она видела не врага по крови, а угнетателя и гонителя всего свободного и смелого, апофеоз мертвящего гнета. Меня могут упрекнуть в повторении советских штампов — поскольку советская-то власть любила и популяризировала Украинку, делая из нее гораздо большую марсистку, нежели в действительности; но что поделать - советская империя не всегда была повторением царского режима в ухудшенном варианте, она перерождалась медленно и до последнего избегала рекомендаций «русской партии», широко представленной в позднесоветском истеблишменте. Русский национализм, надо признать, с советской идеологией уживался не лучше, нежели украинский. Советская власть поначалу вообще объявляла интернационализм своей идеологией, и потому-то национальные культуры при ней развивались и процветали ничуть не в ущерб русской. Ленин ненавидел шовинизм, и после революции он никогда не думал о его реабилитации, и борьба украинской интеллигенции в начале ХХ века за самоопределение была борьбой за свободу от имперской политической системы, а вовсе не борьбой против русского влияния и русской культуры. Русская-то культура всегда поддерживала украинцев в этой их жажде независимости; а что и сейчас находится в той же Украине полно желающих отождествить Россию и рабство — так это их собственная глупость и неблагодарность. Россия не раз доказывала миру, что рабство не в ее природе, —и ещё не раз докажет, на наших глазах.
3.
Я поговорю о трех ее сочинениях, которые ставлю выше остальных. Начнем с «Одержимой»: эта драматическая поэма переводилась и хорошо у нас известна. Она открывает собою длинный ряд текстов ХХ века, в которых по-новому трактуется роль Магдалины в жизни Христа.
Тема сложная, неоднозначная, прикасаться к ней опасно, поскольку полно желающих упрекнуть в кощунстве. Блок наиболее радикально подходит к вопросу — у него Двенадцать (апостолов) убивают Магдалину (Катьку). Потому что пришел конец мира — и какая после этого любовь? В «Русском бреде» он развил мысль: «Есть одно, что в ней скончалось безвозвратно... Но нельзя его оплакать и нельзя его почтить, потому что там и тут, в кучу сбившиеся тупо, толстопузые мещане злобно чтут дорогую память трупа — там и тут, там и тут...»
Другие — тут начал Пастернак, а в наше время наиболее дерзок цикл Льва Мочалова «Магдалина» — развивают мысль о том, что между Магдалиной и Христом обычная земная любовь, и женщина может таинством только так, через эту любовь, понять и воспринять христианское учение. Без земной любви не понять самопожертвования, не подняться до небесной отваги. У Пастернака Юра — новый Христос, Лара —новая Магдалина; но они обречены, обоих поглощает земное, земля. Только в дни революции земное сливается с небесным, «небеса опускаются наземь, словно занавеса бахрома». Кстати, земная любовь почти у всех противопоставлена небесной: она выступает одним из искушений Христа в романе Казандзакиса. Там выживший, уцелевший Христос (пусть только в собственном воображении) научился ценить земную красоту, заметил, например, как пейзажи хороши, как цветы пахнут... и женился на Магдалине; умирая, он отвергает этот соблазн человеческого - но, значит, отвергает и любовь Магдалины, потому что на другую-то она не способна, и вообще мало кто из людей способен, независимо от пола.
Украинка в своей поэме предугадала обе эти тенденции. Христос у нее отвергает Магдалину - но не потому, что она соблазняет его земной любовью, а потому, что нет в ней готовности полюбить и простить врагов. Она для него именно одержимая: зрелище земной несправедливости наполняет ее ненавистью, а ненависть - совершенно не то, что ему нужно. Христа казнят, Магдалину побивают камнями, и умирает она в твердой убежденности, что этих людей, этого мира - ничто не спасет:
Я не верю,
Что он воскрес; не стоите вы чуда
Воскреснуть ради этого народа!
На это не хватило б и Мессии!
Ничего себе сказано, да? Из поэм ее особенно я люблю «Великана», и даже читал его однажды на школьном вечере поэзии, и прозвучало, надо сказать, вполне антисоветски. Но, слава Богу, все решили, что это все в прошлом, национально-освободительная лирика времен Серебряного века. А мне и тогда казалось, и теперь кажется, что это все прямо про нас:
Господь не сжег его огнем,
Громов не посылал он,
А только сном его накрыл,
Как мягким покрывалом.
Лег отдохнуть он на часок,
А спит уже столетья,
Оброс землею и во сне
Все видит лихолетье.
Стянули накрепко его
Железными цепями,
К глубоким ранам, торопясь,
Припали жадно ртами.
До сердца самого не раз
Их проникали руки.
Но спит, как прежде, великан,
Хотя и терпит муки.
«Нас призрак этот не страшит!» -
Враги ликуют хором.
Но стихнет скоро божий гнев.
Беда минует скоро.
И встанет великан тогда.
Расправит плечи снова
И разорвет в единый миг
Железные оковы.
Любимый мой далекий край!
Страна моя родная!
Когда я вспомню про тебя,
Ту сказку вспоминаю.
Самое совершенное и знаменитое ее поэтическое творение - поэма «Одно слово». Настаиваю именно на художественном, изобразительном ее совершенстве: имитируя речь рассказчика, представителя северного малого народа, она поднимается до такой точности и выразительности, которую почти не с чем сравнить. Разве что у Петрушевской в «Номере один» есть подобные образцы, когда изображается фольклор выдуманного народа этти, да у Рытхэу в романах - но ему при его чукотском происхождении сам Бог велел аутентично изображать эту примитивную на вид, но сложно организованную, полную условностей архаическую речь. Там старик рассказывает о ссыльном, который умирает в их глухих северных краях от таинственной болезни. Сначала, кстати, подзаголовок был - «рассказ старого якута», но потом Крымский -друг Украинки, сам побывавший в ссылке, - ей объяснил, что это «одно слово», которого в поэме не знают якуты, на самом деле в их языке есть, и даже есть у него синоним. В социальном смысле - көҥүл, а в экзистенциальном - иллэҥ. И тогда она взяла произвольный северный народ, который не понимает, без чего так изнемогает и мучается ссыльный из далекого края. Ведь он может ходить, куда хочет, делать, что хочет, ничем не скован, охотиться может, если пожелает...
А вiн сказав: «Я знаю, я вiд того
вмираю, що у вас нiяк не зветься,
хоч єсть його без мiри в вашем краю,
а те, вiд чого мiг би я ожити,
не зветься теж нiяк, немає слова,
але й його самого в вас нема...
якби було хоч слово, може б, я
ще й жив би з вами...» - i «чужий» аж плакав,
як те казав, i я заплакав з ним,
бо жаль було «чужого», добрий був.
А теє слово раз менi казав
«чужий» по-свойому, та я його забув,
чуже воно, та й що ним називати?
Не треба нам його. Чужим, бач, треба, -
казав «чужий», що не один вмирає
отак, як вiн, i ще умре богато...
Уже 6 ми їм казали теє слово,
як хто з чужих людей отак заслабне,
так що ж, коли його у нас нема.
I що воно й до чого теє слово?
То, певне, чари, то якесь закляття,
коли вiд того люди умирають...
Я не буду вам, дорогой читатель, подсказывать это слово. Вы его сами легко угадаете, если обозначаемое им понятие вам действительно нужно; а если не угадаете, вам поможет якутско-русский словарь или, в крайнем случае, знакомый якут.
Комментариев нет:
Отправить комментарий