Геннадий Беленький: дать возможность учителю читать ребятам

 Геннадий Исаакович Беленький – член-корреспондент Российской академии наук, состоит в Отделении общего среднего образования, доктор педагогических наук, профессор, главный научный сотрудник Института содержания и методов обучения РАО. 

Выдающийся методист, ученый, автор многочисленных учебников Геннадий Исаакович Беленький делится своими мыслями о состоянии и перспективах современной литературы и ее преподавании в школе.

– Героиня одного из моих интервью, заочно полемизируя с предметным лобби, утверждает, что литература не экстраполируется в нравственность, и количество учебных часов литературы не влияет на моральный и культурный облик молодых людей. Вы согласны с этим выводом?
– Совершенно не согласен! Литература ведь возникла как учительная литература. Если взять древние летописи, жития, «Слово о полку Игореве», которое сейчас входит в учебную программу, – все это учительная литература, обращенная к морали, нравственности. Причем все эти грани нравственности постепенно расширялись: от религиозности шли к другим, более сложным вопросам,  до литературы  самого последнего времени, до нашей запрещенной литературы, которая в 70-е годы была «распакована» -  всюду речь шла только о том, что литература воспитывает в широком плане нравственность. Без этого не обойдешься, и литературу ничто в этом плане не заменит: ни история, ни политика, ни всякие философские беседы, потому что человек в книге переживает, пропускает ее через свои чувства. А без этого литературы быть не может.

Вот, посмотрите: выпустили «Литературную матрицу». В аннотации написано, что это учебник для школы, написанный писателями. Я открываю этот учебник и читаю в нем следующее: «Если бы герои Гончарова существовали в действительности, то легко можно себе представить, что бы стало с ними в реальности, доживи они до Ленина и Сталина. Ольга стала бы комиссаром и ставила к стенке классовых врагов вроде Штольца. Обломова бы расстреляли как заложника, или он бы сам умер от голода. Такие, как Захар, необразованные крестьяне, составили позже элиту сталинской системы, и ему бы пришлось расстреливать Ольгу, как были уничтожены герои первых лет революции.  Реальным жителям Обломовки стоило бояться писем-яблок от Радищева и Маркса». 

И это предлагается школьникам! Там почти в каждой статье  такое. Есть только несколько порядочных статей. Но кто после этого будет читать Гончарова?

– Читатель мельчает и, по-моему, вырождается, несмотря на государственные программы чтения и многочисленные издательские проекты. Есть ли эффективные способы привить современным детям любовь к чтению?
– Во-первых, отбросим те вещи, которые нам не годятся: «Литературную матрицу», которую ни один порядочный учитель  в класс не понесет, наше увлечение интернетом. Что делать? Как наладить чтение массы ребят? Вы знаете, рецептов тут быть не может, но есть самое простое: читать учителю. Но для этого требуется время. Когда-то Астафьев рассказывал о том, как учился в школе. В 30-е годы учебников не было, но у него был хороший учитель, который приносил в класс книги по программе и читал. И вот это чтение, говорил Астафьев, сделало его писателем.

Наш большой ученый Лихачев  рассказывал, что ему в школе учитель читал целиком «Евгения Онегина» с комментариями. Учитель не двигался  дальше по программе, пока не прочитал им вслух Грибоедова, Лермонтова и т.д. Это ведь контакт учителя с учениками, и учитель знает, где надо повысить голос, на чем сделать акцент, что опустить, что усилить. И вот это в конце концов заставляло ребят думать и читать. Но для этого требуется время. И на этот, как будто бы пустяковый, вопрос наши чиновники из Министерства не обращают внимания. Они, наоборот, считают, что главный предмет – это физкультура. Но если это так, то литературу можно вообще убрать из обязательных предметов. И, конечно, тогда уже сделать ничего нельзя.

В чем еще одна наша беда? Начальная школа плохо учит читать. Ребята приходят в среднюю школу, читая по складам. Ребят губит многопредметность. Когда я учился в начальной школе, у нас была старая, еще дореволюционная учительница. Я ведь имел счастье учиться в том здании, в котором когда-то учился Бунин. И моя первая учительница была современницей Бунина.  Она нам все время читала. А сейчас  времени нет читать. Отсюда все и идет. Мы задаем ребятам на дом что-то прочитать, а они не читают, потому что у них другие интересы, запросы. Добиться же увеличения количества часов мы не можем. Все эти проблемы предполагают самое простое решение: увеличить количество часов, дать возможность учителю читать ребятам. Я по опыту знаю это. Ко мне как-то пришли абсолютно неподготовленные ребята из пятого класса другой школы. Они не умели хорошо читать и не любили это занятие. Я стал им читать на каждом уроке и постепенно втянул в чтение. Еще пример. Очень скучно и тяжело шел Гоголь – «Мертвые души». Но когда я начал читать сам, они потом подходили и говорили, что это, оказывается, интересное произведение. Так что здесь очень много причин, в том числе социальных. Дух эпохи, к сожалению, пока не изменился. И много чисто профессиональных причин, когда в угоду неизвестно чему литературу вывели из числа главных предметов и вообще происходит неизвестно что: то решили соединить русский язык и литературу, то вернули отдельные предметы. Хотели создать какое-то синтетическое соединение в виде «Русской словесности» – это вообще нонсенс. Ведь сколько ни пытались соединить литературу с русским языком, ничего хорошего не получалось.

– То есть такие попытки в истории отечественного образования уже были?
– Попытки ввести «Русскую словесность» были еще до революции. Но ничего хорошего не выходило, и авторы книг в конце концов вынуждены были отделять русский язык от литературы. Пытались соединить эти предметы и после революции – тоже неудачно. Методист филолог Н.М. Шанский предложил создать на старшей ступени такой интегрированный курс, включающий историю мировой литературы, историю лингвистики, – словом, такие вещи, которые не по плечу даже студентам филологического факультета. Вообще, что такое интегрированный курс? Составители нашего стандарта решили, что это облегченный курс: немножко литературы, немножко русского языка – и можно будет избавиться от этих двух осточертевших предметов. Ничего не выйдет! Во-первых, надо определить, что такое интегрированный курс.  Шанский, например, считал, что это максимум того, что может быть: история мировой литературы, история мировой лингвистики  и ряд других составляющих. А наши составители думают, что интегрированный курс – это минимум. Но из такого минимума, как уже проверено неоднократно, ничего хорошего не получается.

– Многие родители школьников считают, что необходимо исключить из программы произведения древней литературы и литературы ХYIII века, мотивируя это тем, что эти произведения архаичны и непонятны детям. Правы ли они?

– Вне исторического подхода к литературе мы ничего не поймем. Говорят, можно отбросить какие-то эпохи, каких-то писателей. Сейчас, например, есть призывы  обойтись без древней литературы. Говорят, что нужно убрать и Радищева, потому что он изучается в истории и никакого отношения к литературе не имеет. Но послушайте, ведь «Слово о полку Игореве» – это такая вещь, без которой русская литература быть не может. Как же можно изучать предмет, который развивался и сохранил какое-то значение, отказавшись хотя бы от нескольких интересных произведений древности? Мы и так уже не изучаем произведения XIII-XIY веков. Но без литературы XYIII века не поймешь ничего остального. Что же это за человек, окончивший школу и получивший среднее образование, у которого обрублены представления об истории родного народа? Что же у него – история будет начинаться с Пушкина? Так не поймешь литературу позднейшую, а она ведь у нас возникла на основе того, что было сделано прежде. Так что подход должен быть сугубо исторический. Это не значит, что мы изучаем полный курс истории литературы, но школьники должны иметь представление об эпохе, в которой написано произведение. Попалась ему, например, книжка, которая написана в эпоху классицизма или символистами, а он историю литературы не изучал, а изучал только отдельные книги. Значит, за пределами его интересов оказывается колоссальнейшая литература с ее страданиями, мыслями, чувствами, и ничего этого он понять не сможет. Об этом говорил еще Лихачев: «Всякое произведение может быть понято только в историческом плане». Иначе будет вот такой Обломов, о котором пишут в «Матрице». Вы понимаете, ведь это же пишет не ученик, а писатель – о том, что Обломова будет расстреливать Захар! Это не просто непонимание эпохи, это непонимание Гончарова.

–  В какой степени школьнику нужны знания по теории литературы?

– Вы знаете, у нас произошла небольшая подмена, и я тоже повинен в этом: в школе появился термин «теория литературы». Но это не теория литературы в строгом смысле, теория преподается в вузах, на филологических факультетах. То, что мы называем теорией литературы в школе, по сути дела литературоведческие обобщения того, что школьники читают. Есть максималисты, которые тянут в эту «теорию литературы» все, что можно. Совсем без этого обойтись нельзя. Возьмите, например, жанры. Школьник ведь должен представлять, что такое роман, рассказ, повесть.  Старшеклассник должен различать символистские, футуристические и романтические произведения, знать, как произведение построено. Он не разберется иначе в литературе, особенно в современных произведениях. Самое главное – такие обобщения надо давать на материале изучаемого произведения, т.е. не отдельным курсом, а попутно. Без этого литературы быть не может. Но и максимализм вреден. Вообще говоря, в педагогике не должно быть ничего слишком: перегнешь палку – достигнешь других результатов. Нужен определенный такт, знание психологии школьников и внутреннее понимание того, что нужно и что не нужно. Без нашей общей ответственности за литературу мы ничего не сделаем. Главное – не забывать о самом элементарном: учитель должен читать детям вслух и сам читать и любить литературу.

– Много у Вас работы! И все же скажите, какой учебник Вы мечтаете написать.

– Мечтать уже времени не остается. У меня сейчас другое занятие. Я хочу написать, а по сути дела уже почти написал, книжку по методике преподавания литературы. Я затрагиваю в ней больные вопросы методики. Это меня больше всего сейчас интересует. А что касается учебников, то, пожалуй, dixi, т.е. я уже все сказал и все сделал. Конечно, если бы я прожил еще N-е количество лет, то мог бы еще что-то сообразить. Сейчас главная задача вот в чем состоит. У нас обширная литература, у нас много хороших учебников, отличные статьи в журналах «Литература в школе» и «Литература» («Первое сентября»). У нас есть великолепнейшие методисты (например, Айзерман). Правда, в основном  старшего поколения, а молодых мало. Поэтому я бы сейчас не стал рассуждать о том, какой учебник хотел бы написать. Хотя бы пустить в ход то, что у нас есть, и это самое главное.

Читать интервью полностью здесь