"Скажите, зачем нужны в школе уроки русского языка?"

Нашла интересные размышления о русском языке в школе!

Почитайте также и комментарии.

Источник

Старушка Ларина (Ольга Волкова?)

Самый скучный школьный предмет

Коллеги из "Русского языка" попросили написать им реплику в рубрику "Родительское собрание". Я вообще-то собиралась написать, каким бы я в идеале хотела видеть русский язык в школе. Однако выяснилось, что во мне накопилось столько желчи по поводу школьного русского, что, когда я кончила ее изливать, объем рубрики был заполнен под завязку. Получился провокационный такой текст, который, конечно, вызовет много недовольства, -- но, я надеюсь, и заставит кого-нибудь выйти из привычной колеи, посмотреть на урок со стороны и задать себе (в первый раз -- или в очередной раз) вопрос о смысле и целях.
  А вы что думаете про преподавание русского в школе?

Скажите, зачем нужны в школе уроки русского языка? Зачем вообще существует такой предмет? Я надеюсь, что вы не ответите какую-нибудь ерунду вроде того, что он воспитывает будущих граждан и приобщает их к культурным богатствам нашей родины. Я на это надеюсь не потому, что не считаю нужным детей воспитывать и приобщать, а потому, что всякому мало-мальски адекватному человеку ясно, что он этого не делает. Приучает писать искусственным языком и говорить чужими словами, прививает отвращение к грамматике – это да, это пожалуйста. Но это не цель предмета, а так, побочный эффект.

            Итак, я надеюсь, что вы ответите честно: русский язык нужен, чтобы научить тех, кто хочет научиться, писать и говорить без грубых ошибок. Именно так – тех, кто хочет научиться. Русский язык – это вам не физика какая-нибудь, не биология, на которой можно лентяя-нехотяя подцепить интересным рассказом или опытом. На русском – ничего интересного. Все честно: хочешь хорошую оценку – зубри. Поблажек не будет.

Научиться не делать грубых ошибок хотят честолюбивые.  И не говорите мне про детей из интеллигентных семей – такие дети грубых речевых ошибок и так не делают, без уроков русского, а с правописанием у них бывает очень по-разному. В сознательном возрасте русский упорно зубрят те, кто хочет стать элитой – интеллектуальной ли, управленческой ли. Потому что никакая стоящая компания (ни в значении 1. «дружеский круг, люди, занятые общим делом», ни в значении 2. «организация, учреждение, фирма») не примет человека, который пишет «не» с глаголами вместе и говорит «красивЕе» и «звОнит».

Однако вот что интересно. Если человек, не отучившийся в школе говорить «звOнит», дорастает до заметной должности, компания отправляет его на курсы русского языка, чтобы должности своей соответствовал. Курсы русского для менеджеров высокого уровня – очень распространенная сейчас вещь. Занимают они пару часов пару раз в неделю в течение нескольких месяцев. И все. Этого времени достаточно, чтобы выучить все премудрости русского языка, которыми пользуется в жизни взрослый человек.

Спрашивается, зачем тогда дети тратят годы школьной жизни на заучивание непонятных правил? Это занятие так же полезно, как заучивание текстов на непонятных языках: развивает память и силу воли. Ничего больше. После школы все люди, за исключением учителей русского языка и корректоров забывают львиную долю правил орфографии и пунктуации навсегда.

Думаю, в этом месте нарастающий гул возмущенных читательских голосов достигнет апогея. «Как это забывают? И я помню, и мои дети, и внуки, и подруги…» Я понимаю, что учителя – народ упертый и закоренелый в своих убеждениях, поэтому подкреплю свои слова несколькими примерами.

            Самую наглядную, пожалуй, иллюстрацию того, что такое русский язык в школе, я наблюдала несколько лет назад в очереди в детской поликлинике. Мальчик лет десяти делал домашку – вставлял пропущенные буквы. Задание было самое простое: проверить безударную гласную в корне ударной. Рядом с мальчиком сидела раздражённая мама. «Ну что, трудно, что ли, проверочное слово придумать? – проворчала она, когда мальчик завис над словом «варенье». – Варить! – Слышишь, там А под ударением? ВА-рить!» Мальчик покорно кивнул и вставил «а».

            Вот так оно всё и есть. Мальчик привык уже, что русский язык – это не тот предмет, где что-то можно понять, где есть хоть какая-то логика. А мама, взрослый человек, в школе отучившийся, хоть и помнит вдолбленнoе про «проверочные слова», сама правилами не пользуется – не умеет. И не подозревает, что не умеет. Происходит подмена: она, как и большинство грамотно пишущих взрослых людей,  наизусть помнит, как пишется то или иное слово, а думает, что определяет его написание по правилу. Кстати, учить написание наизусть – во многих случаях очень неглупый способ обучения орфографии. Он честный. Ученику не надо запоминать тарабарский текст, в котором встречаются непонятные термины, на которые надо ориентироваться (типа «суффикс» или «фонема»). А учителю не надо делать вид, что правила русской орфографии, изучаемые в школе, – это стройная и понятная система, в которой все исключения посчитаны и перечислены. (Детский вопрос на засыпку, как раз к правилу о проверке безударных в корне: каким словом проверить первую гласную в простом слове «сидеть»: «сидя», «сел» или «сядь»? С детства помню: «сИдеть», потому что «сИдя». Остальные слова нужно было просто не замечать. Типичный принцип школы: замечай только то, что разрешено.)

            Тут, конечно, можно возразить, что мой пример – случайность, и бессмысленности вдалбливания бесконечных правил не доказывает. Придется обратиться к более авторитетным примерам, чем случайная мама в поликлинике.

            Методику преподавания русского языка на филфаке МГУ вел в наше студенческое время известный всем преподавателям русского языка Лев Антонович Чешко. Зачётное задание было очень простое: написать диктант для десятого класса. Кто напишет выше тройки, тому зачет. На нашем курсе нашелся один человек, написавший на пять. Чешко жал ему руку, объясняя, что он единственный не только на нашем курсе, но и вообще – за последние несколько лет. Вдумайтесь: молодые люди, только что отучившиеся в школе, знавшие правила очень хорошо – поступали на русское отделение филфака МГУ, – спустя четыре года («методика» изучалась на четвертом курсе) с трудом пишут несложный диктант на тройки. Они перестают пользоваться правилами, как только сдают экзамены.

(Внимание, реклама «Первого сентября»: упомянутый пятерочник, которому жал руку Чешко, – теперь главный редактор журнала «Литература».)

            После Университета я работала некоторое время в одном из научных отделов Ленинки. Коллектив состоял в основном из людей, старших меня как минимум на поколение. Одна из немолодых сотрудниц, строго глядя на меня, сообщила, что в ее время сюда брали только краснодипломников филфака, лучших из лучших. Придя (почему пишется «уйдя», но не пишется «прийдя»? – объясните ученику) на работу через несколько дней, я застала в нашей комнате совещание: секретарша не знала, как напечатать слово «полстраницы» – через черточку или нет, – и зашла в отдел спросить. Правила не помнил никто. Когда я его озвучила, на меня посмотрели с недоверием: что, правда, есть такое правило? (Спешу заметить, что правило про написание пол- я выучила не в школе, а с пластинки «Радионяни».)

            Лет через десять после окончания Университета я работала редактором в одном важном научном журнале. Авторы его были сплошь доктора наук и профессора. Количество орфографических, пунктуационных, грамматических и речевых ошибок в их статьях было невероятным. Помню, что как-то в отчаянии я написала пометку на полях одной статьи: «В этом предложении должно быть хотя бы или подлежащее, или сказуемое!» Статья вернулась ко мне с ответной пометкой: «Елена Георгиевна просит вас объяснить, что такое подлежащее и сказуемое». Елена Георгиевна занимала в одном из главных вузов страны приемную из нескольких комнат, общалась с внешним миром исключительно через секретарей, не вылезала из заграничных командировок, – и не знала элементарных грамматических категорий. Относящихся не только к русскому языку, но и к иностранным. Категорий, которые проходят в младшей школе.

            В этом отношении Елена Георгиевна ничем не отличается от классического двоечника-старшеклассника. Всякий раз, когда я сталкиваюсь с такими двоечниками, выясняется одно и то же: человек ничего не понимает, потому что не знает элементарного – что такое глухой и звонкий, ударный и безударный, как найти в слове корень, – не умеет задать вопрос… А если бы на уроках русского изучали правила по принципу «меньше, да лучше», меньше было бы и двоечников, и Елен Георгиевен.

             А уж если бы в курс русского языка включили элементы лингвистики – объясняли бы, что такое язык вообще, как языки устроены, как они работают, и делали бы таким образом осмысленными хотя бы некоторые изучаемые правила, – если бы на уроках русского играли в языковые игры, если бы решились, хотя бы ради эксперимента, перевести этот предмет из зубодробительно скучных в интересные, – эх, тогда бы, глядишь, и граждане охотнее воспитывались, и с интересом к культурному наследию дело бы обстояло получше…