Андрей Максимов: "Наше образование не рассчитано на то, чтобы научить человека думать"

Источник
О Едином государственном экзамене, системе образования и праве выбирать будущее корреспондент «Просвещения» побеседовала с членом Академии российского телевидения, писателем, режиссером, руководителем курса Московского института телевидения и радиовещания «Останкино» Андреем Максимовым.
– Андрей Маркович, вы часто говорите о том, что народ не принимает ЕГЭ. Что можно сделать, чтобы он прижился в России?

– Представьте, стоит дом. Он весь развалился, как и наша система образования. Можно починить крыльцо? Можно, но дом все равно будет развалившимся. Министерство образования сотворило уникальную вещь: вся страна уже одиннадцать лет буквально стоит на ушах, не из-за самой системы образования, не из-за того, как учить, а из-за того, как оценивать, — это потрясающий ход.

Я часто встречаюсь с молодыми людьми. Почти все они не знают, кто такой академик Сахаров, не понимают, кто такой Солженицын или что случилось в 1917 году. Просто в то время, когда это проходят в школе, они готовились к ЕГЭ. Вопрос, кто с кем воевал в Гражданскую войну, приводит студентов в ужас, потому что в это время у них был ЕГЭ по русскому и по математике, а по истории нет. Была б история, они б историю учили.

ЕГЭ надо отменить, а не изменить. Изменить нужно саму систему образования. У нас она как была ужасная, так и останется, поэтому вопрос не в том, как оценивать, а в том, как учить. Нас учат неправильно.

– В чем заключается неправильность?
– Система существует так: есть учителя; есть учителя, которые учат учителей в вузах; есть учителя, которые научили учителей вузов, — это такая длинная цепочка. Для того чтобы ее изменить, нужны десятилетия, а министерству надо отчитываться сейчас. Поэтому ничего не изменится до тех пор, пока не появится какой-нибудь уникальный человек, который будет готов принять на себя бесконечное количество ударов и не получить при своей жизни никаких результатов, поскольку эти результаты появятся позже.

– Если такой человек появится, с чего ему начать?
– С людей, с министерских людей. Когда у нас открылся Макдональдс, туда принимали только тех, кто никогда не работал в советской сфере питания. В министерство образования должны прийти люди, которые никогда не преподавали в школе, никогда не работали в РОНО, но у которых есть дети. Эти люди должны придумать, как поменять систему образования, чтобы их детям было хорошо, чтобы в центре был ученик, а не учитель. Сейчас все делается для того, чтобы учителю было хорошо, а учителю все равно плохо, потому что у него масса отчетов и так далее.

Я очень не люблю советскую власть. Но когда дело касается школьного образования, я вынужден признать, что меня, к сожалению, учили лучше, чем моего сына, которому двенадцать лет. Я вынужден констатировать, что моего старшего сына, который учился в Брюсселе, учили лучше, чем младшего сына. Хотя младший сын живет в великой России, а старший — в не очень великой Бельгии.

Я недавно узнал, что в Грузии прием экзаменов проводит министерство внутренних дел. У них за много лет не было ни одной утечки, потому что МВД хорошо умеет хранить вопросы в отличие от министерства образования.

Если у нас от Единого государственного экзамена плохо детям, родителям, учителям, — плохо всем, кроме министерства, значит, что-то неправильно. Но ЕГЭ — это лишь маленькая часть проблемы, на самом деле она огромная.

Если бы мой начальник каждый день ставил мне оценку за работу, за поведение, мог написать замечание и позвонить, например, моим детям — я бы сошел с ума. Я целый день работал, а мне еще дают домашнее задание и за него тоже ставят оценку — это же безумные законы, по которым живут наши дети.

Что такое оценка вообще? Кто-либо об этом когда-нибудь задумывался? Я никогда не переживал такого ужаса, как на устном опросе по математике в 9 классе. Я стоял у доски, ничего не понимая, но зная, что получу двойку на глазах у девочки, с которой у меня был роман. Мне было тогда 15 лет, и такого унижения за всю жизнь я никогда не испытывал. У нас же детей унижают все время.

Знания передаются только от человека к человеку, другого способа нет. В нашей школе знания передаются из книжки к человеку под контролем другого человека.

– С таким же успехом можно просто учить по книжкам…
– Что и происходит. Дети бесконечно списывают задания с разных книг или из Интернета.

– В чем тогда преимущества образования, например, бельгийского перед российским?
– Наше образование не рассчитано на то, чтобы научить человека думать. Я беседовал с одним из крупнейших наших иерархов, он учился в Оксфорде. Я его спрашиваю: «Вы можете объяснить, чем отличается окс-фордский подход к образованию от нашего?» Он мне рассказал за две минуты. У нас, в школе или институте — неважно, приходит преподаватель, рассказывает новый материал, школьники или студенты записывают, а на экзамене это все повторяют. Хорошо повторили — пятерка, плохо — тройка или двойка. В Оксфорде преподаватель говорит: «Мы сегодня изучаем такую-то тему, вот вам тезисы этой темы, вот список литературы по этой теме. На экзамене расскажете мне, что вы поняли».

– В чем тогда роль преподавателя?
– В том, чтобы дать литературу и направить твои мысли, а потом проверить, что ты понял, и, может быть, удивиться. Я стараюсь преподавать отчасти по такой системе в Московском институте телевидения и радио «Останкино». На занятиях я говорю: «Ребята, я могу быть не прав, просто я даю некое количество знаний, умений, которые вам могут пригодиться. И я не исключаю того, что вы скажете — это все ерунда, мы будем делать по-другому». Но в школе учитель не может быть дураком, учитель всегда прав, а это значит, с ним невозможно спорить. А если невозможно спорить, зачем тогда думать?

Когда старший сын учился в школе, я был у него в гостях в Брюсселе: «Что ты делаешь?» «Готовлюсь к школе. У нас завтра мораль. Мы будем изучать проблему, надо ли запрещать аборты. Я должен доказать свою позицию…» Там урок состоит в том, что все будут доказывать свои позиции, а потом еще каждый должен доказать ее письменно. При этом учитель никогда не высказывает свое мнение, потому что остальное тогда не имеет смысла.

Я не хочу сказать, что на Западе все замечательно, там тоже масса проблем, к тому же у меня очень отрывочные сведения. Но то, что я знаю, — это история про то, как людей учат думать, делать выводы.

– Вы пытаетесь повлиять на своего ребенка в плане выбора своего будущего?
– Ни один человек не рождается просто так. В каждого с детства что-то заложено Богом. Задача родителей это «что-то» найти. Не сказать: «Не надо быть электриком, надо быть юристом», а раз-глядеть это призвание. Вся беда родителей в том, что они хотят, чтобы дети прожили их жизнь, только лучше. Все думают: «Я прожил свою жизнь и вот тут, тут и тут совершил ошибки, я хочу, чтобы мой ребенок прожил такую же жизнь, только этих ошибок не совершал». А они другие совсем. Какие-то вещи дети возьмут от родителей сами, а остальное не надо навязывать.

Я часто рассказываю одну подлинную историю про мою подругу, которая с детства мечтала быть поваром: сначала делала куличики, в шесть лет начала готовить. По требованию родителей она окончила с отличием юридический факультет, стала кандидатом наук и… ушла в повара. У нее хватило силы воли. Мне кажется, надо просто помнить, что человек не может быть счастлив, если он не нашел свое призвание.

– То есть престижность профессии на самом деле не имеет никакого значения?
– Человека толкают два двигателя: божественные (или природные) ценности и социальные. С точки зрения Бога, женщина, которая родила и воспитала восьмерых детей, прожила потрясающую жизнь. С точки зрения социума, Абрамович прожил гораздо лучшую жизнь, чем женщина, которая родила восемь детей. Поэтому надо выбирать, по какой системе хочешь жить. Престижность — понятие, не имеющее отношения ни к чему, кроме социума. Мне кажется, нужно очень осторожно относиться ко всему, что диктует социум.

– В пятнадцать лет человек способен такое осознать?
– Уже в 12–13 лет человек гораздо более восприимчив к философии, чем в 25. Ощущение придурковатости подростков идет от взрослых — им так проще. Среди подростков людей, размышляющих о жизни, гораздо больше, чем среди взрослых людей. С ними просто никто про это не говорит. «Они не знают Сахарова!» А вы им рассказали про Сахарова? Откуда они могут знать? «Они не хотят говорить про смысл жизни, они все хотят зарабатывать деньги!» Вы с ними говорили про смысл жизни? Вы с ними вели эти беседы? У меня скоро выйдет книга «Прочистите ваши уши. Многослов-3: первая философская книга для подростков». Весело и не занудно я пытаюсь говорить с ними о смысле жизни. Уверен: читатель у книги будет.

Все разговоры про плохую молодежь — это в конечном счете разговоры про плохих взрослых. Когда мы говорим, что у нас бездуховная молодежь, надо в зеркало смотреть. Если дети смотрят «Дом-2» — это проблема взрослых.