Источник
Максим Кронгауз
четверг, 15 сентября 2011 года, 16.50
Как писать частицу «не» в нашей солнечной стране?
Павшим на Первой орфографической посвящается
День словаря на Московской книжной выставке-ярмарке, по словам очевидцев, начался со скандала. Некая бабушка, обозначенная доброжелателями как лингвофрик (слово это объясню чуть позднее), скандировала «Позор горе-реформаторам!» и эмоционально вопрошала, когда же лингвисты прекратят переставлять ударения в словах. Сам-то я этого не видел, потому что пришёл только на собственную лекцию, которую собирался тихо-мирно прочесть. Однако не получилось.
Максим Кронгауз
четверг, 15 сентября 2011 года, 16.50
Как писать частицу «не» в нашей солнечной стране?
Павшим на Первой орфографической посвящается
День словаря на Московской книжной выставке-ярмарке, по словам очевидцев, начался со скандала. Некая бабушка, обозначенная доброжелателями как лингвофрик (слово это объясню чуть позднее), скандировала «Позор горе-реформаторам!» и эмоционально вопрошала, когда же лингвисты прекратят переставлять ударения в словах. Сам-то я этого не видел, потому что пришёл только на собственную лекцию, которую собирался тихо-мирно прочесть. Однако не получилось.
В конце лекции, когда ведущая уже предложила задавать вопросы, ко мне подошёл седовласый человек с чемоданчиком, на котором была нарисована большая буква «Ё», протянул лист бумаги и милостиво произнёс: «Можете не отвечать!» На листе было написано что-то вроде (не помню дословно): «Ув. М.А., немедленно прекратите пропагандировать матерную лексику на TV. С ув. и т.п.»
— Никак не могу прекратить, — ответил я. — Потому что никогда и не начинал.
А про себя подумал: лингвофрики повсюду!
Здесь, видимо, уместно объяснить, кто такие лингвофрики. Это добровольцы, по зову сердца явившиеся на передовую орфографического фронта, это партизаны, вышедшие на тропу лингвистической войны против языковедов-вредителей.
Но не только лингвофрики участвуют в этой великой битве. Вслед за мной на трибуну вышел Иван Засурский и рассказал поучительную историю о собственной борьбе со своим собственным корректором. Она разгорелась вокруг слова «ритейл», точнее, слова «ретейл», хотя на самом деле это одно и то же слово. В общем, корректор поправил «ритейл» на «ретейл», а главный редактор (собственно, это и был И.З.) удивился, потому что к такому написанию не привык. Корректор, в свою очередь, сослался на уважаемый корректорами сайт «Грамота.ру», где это написание и приводится как единственно верное со ссылкой на «Русский орфографический словарь» под редакцией В.В. Лопатина. Но главный редактор был не так прост и загнал оба написания в «Гугл». Там, в соответствии со статистикой, за явным преимуществом победил «ритейл».
«И как же быть в этой ситуации? — спросил Иван Засурский с трибуны. — Ведь я же знаю, что корректор неправ. Но он-то этого не понимает, и мои доводы его не убеждают».
«Корректор прав! Корректор прав!» — раздались голоса из зала. И это были не лингвофрики, а настоящие лингвисты, в большинстве своём работающие в академическом Институте русского языка имени В.В. Виноградова.
Возможно, читатель ждёт от меня ответа на главный вопрос современности: как правильно? — или хотя бы ответа на вопрос, кто прав: корректор или главный редактор, поисковая система или словарь или — уж если смотреть в самую суть — народ или лингвисты. Я не отвечу на этот вопрос. Потому что как только отвечу, стану либо народом, либо лингвистом. И противники не захотят меня слушать.
Мы впервые столкнулись с ситуацией, когда орфографическая норма может не совпадать с реальной письменной практикой. В устной речи так было всегда. «Звóнит» (с ударением на первом слоге) говорит заведомо более половины говорящих по-русски. Но словари рекомендуют ударение на втором слоге, и это даёт полное право меньшинству свысока взирать на неграмотное большинство. На письме же всегда царила абсолютная дисциплина. Люди раньше вообще почти не писали. Нет, конечно, писали — но это были писатели, журналисты; их тексты доходили до читателя, пройдя обработку корректоров, редакторов и даже цензоров. Иначе говоря, мы читали абсолютно грамотные тексты, где любая ошибка становилась событием. Правда, разгул неграмотности царил в школьных сочинениях, через которые проходило всё население России, но там неграмотность каралась двойкой, провалом на экзамене и непоступлением в вуз.
интернет-эпоху массы взбунтовались. Частные тексты стали доступны в публичном пространстве. Люди увидели, как широко распространена неграмотность, и перестали стыдиться своей собственной. Писать неграмотно перестало быть стыдно. Это и величайшее завоевание нашей эпохи, и её культурный провал. А если человек всё-таки хочет выяснить, как правильно писать слово, то лезет он не в словарь, а в поисковик и следует не рекомендациям лингвиста, т.е. норме, а рекомендациям масс, т.е. речевой практике.
Особенно остро проблема стоит, когда речь идёт о новых словах, окончательное написание которых ещё не сложилось. Выбор лингвиста в этом случае не кажется слишком убедительным. Графический облик, скажем, винегрета или коровы у всех учившихся грамоте всё-таки сложился, и написание винигрет или карова более или менее грамотными людьми однозначно воспринимается как ошибка. А вот ритейл или римейк — нет: ведь в текстах они встречаются чаще, чем написание с «е», и человек читающий привык к ним больше, чем к недавно рекомендованным лингвистами ретейлу и ремейку.
Ритейл и римейк, безусловно, имеют право на существование, хотя и сложились спонтанно, по воле, так сказать, народа. Рекомендации лингвистов тоже не бессмысленны: они опираются на ранее заимствованные слова: революция, репрессия, реабилитация, — а также на правила транскрибирования английских слов. То есть получается «с одной стороны» и «с другой стороны», а это обычно не устраивает ни одну из сторон. И тут мы сталкиваемся с замечательным феноменом нашего времени. Лингвистические битвы ведут не только лингвисты и лингвофрики, их ведёт подавляющее большинство нормальных людей (если, конечно, верить в то, что подавляющее большинство людей нормально). Нормальный человек готов горло перегрызть за мужской род кофе, за ударение в слове йогурт, за двойные согласные в слове шопинг. «Кому?» — спросите вы. Да другому нормальному человеку.
Из этой ситуации, вообще говоря, есть простой выход. И он состоит в том, чтобы признать вариативность, сосуществование нескольких вариантов. Ведь признаём же мы, что можно сказать и галоши, и калоши, и творóг, и твóрог, — и никому от этого не плохо. Правда, делаем это в исключительных случаях, и к тому же постепенно один из вариантов вытесняет другой: галоши вытеснили калоши, а шкаф — шкап. Почему бы нам не допустить вариативность ритейла и ретейла (т.е. внести в словарь оба как допустимые) — и посмотреть, чем дело кончится. А потом, когда дело действительно закончится, зафиксировать в словаре победу одного из вариантов.
Нет, скажете вы, это невозможно! И к вам присоединятся корректор и главный редактор, народ и лингвисты. «Почему же?» — спрошу я. Потому что мы хотим знать, как правильно.
Значит, как говаривал герой одного фильма, битва!
— Никак не могу прекратить, — ответил я. — Потому что никогда и не начинал.
А про себя подумал: лингвофрики повсюду!
Здесь, видимо, уместно объяснить, кто такие лингвофрики. Это добровольцы, по зову сердца явившиеся на передовую орфографического фронта, это партизаны, вышедшие на тропу лингвистической войны против языковедов-вредителей.
Но не только лингвофрики участвуют в этой великой битве. Вслед за мной на трибуну вышел Иван Засурский и рассказал поучительную историю о собственной борьбе со своим собственным корректором. Она разгорелась вокруг слова «ритейл», точнее, слова «ретейл», хотя на самом деле это одно и то же слово. В общем, корректор поправил «ритейл» на «ретейл», а главный редактор (собственно, это и был И.З.) удивился, потому что к такому написанию не привык. Корректор, в свою очередь, сослался на уважаемый корректорами сайт «Грамота.ру», где это написание и приводится как единственно верное со ссылкой на «Русский орфографический словарь» под редакцией В.В. Лопатина. Но главный редактор был не так прост и загнал оба написания в «Гугл». Там, в соответствии со статистикой, за явным преимуществом победил «ритейл».
«И как же быть в этой ситуации? — спросил Иван Засурский с трибуны. — Ведь я же знаю, что корректор неправ. Но он-то этого не понимает, и мои доводы его не убеждают».
«Корректор прав! Корректор прав!» — раздались голоса из зала. И это были не лингвофрики, а настоящие лингвисты, в большинстве своём работающие в академическом Институте русского языка имени В.В. Виноградова.
Возможно, читатель ждёт от меня ответа на главный вопрос современности: как правильно? — или хотя бы ответа на вопрос, кто прав: корректор или главный редактор, поисковая система или словарь или — уж если смотреть в самую суть — народ или лингвисты. Я не отвечу на этот вопрос. Потому что как только отвечу, стану либо народом, либо лингвистом. И противники не захотят меня слушать.
Мы впервые столкнулись с ситуацией, когда орфографическая норма может не совпадать с реальной письменной практикой. В устной речи так было всегда. «Звóнит» (с ударением на первом слоге) говорит заведомо более половины говорящих по-русски. Но словари рекомендуют ударение на втором слоге, и это даёт полное право меньшинству свысока взирать на неграмотное большинство. На письме же всегда царила абсолютная дисциплина. Люди раньше вообще почти не писали. Нет, конечно, писали — но это были писатели, журналисты; их тексты доходили до читателя, пройдя обработку корректоров, редакторов и даже цензоров. Иначе говоря, мы читали абсолютно грамотные тексты, где любая ошибка становилась событием. Правда, разгул неграмотности царил в школьных сочинениях, через которые проходило всё население России, но там неграмотность каралась двойкой, провалом на экзамене и непоступлением в вуз.
интернет-эпоху массы взбунтовались. Частные тексты стали доступны в публичном пространстве. Люди увидели, как широко распространена неграмотность, и перестали стыдиться своей собственной. Писать неграмотно перестало быть стыдно. Это и величайшее завоевание нашей эпохи, и её культурный провал. А если человек всё-таки хочет выяснить, как правильно писать слово, то лезет он не в словарь, а в поисковик и следует не рекомендациям лингвиста, т.е. норме, а рекомендациям масс, т.е. речевой практике.
Особенно остро проблема стоит, когда речь идёт о новых словах, окончательное написание которых ещё не сложилось. Выбор лингвиста в этом случае не кажется слишком убедительным. Графический облик, скажем, винегрета или коровы у всех учившихся грамоте всё-таки сложился, и написание винигрет или карова более или менее грамотными людьми однозначно воспринимается как ошибка. А вот ритейл или римейк — нет: ведь в текстах они встречаются чаще, чем написание с «е», и человек читающий привык к ним больше, чем к недавно рекомендованным лингвистами ретейлу и ремейку.
Ритейл и римейк, безусловно, имеют право на существование, хотя и сложились спонтанно, по воле, так сказать, народа. Рекомендации лингвистов тоже не бессмысленны: они опираются на ранее заимствованные слова: революция, репрессия, реабилитация, — а также на правила транскрибирования английских слов. То есть получается «с одной стороны» и «с другой стороны», а это обычно не устраивает ни одну из сторон. И тут мы сталкиваемся с замечательным феноменом нашего времени. Лингвистические битвы ведут не только лингвисты и лингвофрики, их ведёт подавляющее большинство нормальных людей (если, конечно, верить в то, что подавляющее большинство людей нормально). Нормальный человек готов горло перегрызть за мужской род кофе, за ударение в слове йогурт, за двойные согласные в слове шопинг. «Кому?» — спросите вы. Да другому нормальному человеку.
Из этой ситуации, вообще говоря, есть простой выход. И он состоит в том, чтобы признать вариативность, сосуществование нескольких вариантов. Ведь признаём же мы, что можно сказать и галоши, и калоши, и творóг, и твóрог, — и никому от этого не плохо. Правда, делаем это в исключительных случаях, и к тому же постепенно один из вариантов вытесняет другой: галоши вытеснили калоши, а шкаф — шкап. Почему бы нам не допустить вариативность ритейла и ретейла (т.е. внести в словарь оба как допустимые) — и посмотреть, чем дело кончится. А потом, когда дело действительно закончится, зафиксировать в словаре победу одного из вариантов.
Нет, скажете вы, это невозможно! И к вам присоединятся корректор и главный редактор, народ и лингвисты. «Почему же?» — спрошу я. Потому что мы хотим знать, как правильно.
Значит, как говаривал герой одного фильма, битва!
Комментариев нет:
Отправить комментарий