Источник
Имя: Эдуард Львович Безносов.
Работа: преподает русский язык и литературу в классах с углубленным изучением литературы.
Стаж: работает в гимназии с 1978 года.
Регалии и звания: заслуженный учитель школ России, отличник просвещения, лауреат гранта Москвы. Награжден медалью К. Д. Ушинского.
Зачем учить
Я помню свой первый урок, точнее свои первые уроки. Страшно не было, но было такое естественное желание — вот сразу объяснить все. Чтоб дети поняли. А с этим труднее. Сейчас-то мне ясно, что это утопия. Объяснить все и сразу нельзя. Да и вообще — объяснить можно очень немногое, еще меньше будет понято. Поэтому надо искать некий оптимум. Да и вообще, преподавание — это же не сообщение суммы знаний. Осознание этого тоже приходит с опытом. Это еще и социализация в самом широком смысле этого слова.
Наш предмет все-таки особый, тут как раз очень видно, что дело не в сумме знаний. А в умении понимать, что за текстом стоит человек. И надо уметь почувствовать, что это диалог с тобой.
Литература как раз учит понимать, что человек не ограничивается сферой интеллектуальной, что у него, может быть, даже гораздо важнее сфера духовно-эмоциональная. Конечно, к разуму она тоже апеллирует, но в первую очередь она дает представление об эмоциональной сфере. И в этом особенность и трудность нашего предмета.
Об успешности
Эпоха наступила очень прагматичная. Даже от моих коллег я иногда слышу такой лозунг, мне ненавистный: «Мы воспитываем успешных». Я считаю, что лозунг этот глубоко порочен. Успех сейчас понимается очень примитивно — как материальный, то есть карьера, зарплата, социальный статус, который складывается именно из материальных вещей. А я считаю, что наш лозунг должен быть другой: «Мы воспитываем порядочных». Но здесь я не всегда могу найти общий язык с родителями своих учеников. Ведь человек не только материальное существо, но со мной соглашаются далеко не все.
Что я люблю преподавать
Наверное, с наибольшим удовольствием говорю о поэзии. В чем-то это проще. Вот он — текст, он очень обозрим, он весь перед глазами. А так, очень люблю заниматься Гоголем, Чеховым, Лесковым. Это были люди, совершенно свободные внутренне. Они не зависели ни от какой системы взглядов, им ничего нельзя было навязать. Лесков вообще попал под пресс либерального террора. Ведь, в сущности, именно либеральная общественность виновата в его не очень сложившейся писательской судьбе. Это она его отвергла. А Чехова обвиняли в безыдейности, пустоте, бытописательстве. Это же смешно.
О родителях
Я человек старой закалки и исхожу из принципа, что семья и школа в деле воспитания ребенка должны быть единым целым. Это не шутка. Это действительно так. Если семья и школа не будут союзниками, то прежде всего это будет плохо для ребенка.
Родители по-разному к школе относятся, некоторые отдают нам своих детей, воспринимая школу как некое неизбежное зло. Это худший вариант. И надо сказать, что так поступает в основном московская интеллигенция. Они считают, что раз уж положено, то мы, конечно, отдадим, но лучше, чтобы этого было поменьше. Это ошибка. Такие родители есть везде. Хотя, надо сказать, что у нас их не очень много, потому что все-таки у школы другая репутация. Нам, конечно, детей отдают в надежде, что их и научат, и воспитают, и, в общем, создадут атмосферу, в которой им будет комфортно. И это все действительно так, обстановка хорошая сейчас.
О социализации
Это слишком общее слово. Что за ним стоит? Я в детстве читал много советских детских книжек. И одна из них называлась «Дети горчичного рая». И вот там один учитель задает вопрос ученику, который занят в каком-то общем деле: «Кто еще в нем участвует?» И ученик отвечает: «Я и Джон». И тогда учитель говорит: «А вы слышали сказочку про Джека и Джона? Сказочка очень простая. Джон всегда говорил: «Я и Джек», а Джек говорил: «Джон и я». Вот это и есть социализация. Есть мир вокруг меня и я в этом мире как его часть. Меня окружают люди со своими интересами, вкусами и так далее... И их вкусы, интересы и так далее я должен уважать, если хочу, чтоб они уважали мои. Вот это я называю социализация. А удается ли это — уже не мне судить. Надеюсь, что да.
Раньше и теперь
По сравнению с тем, что было 30 лет назад, мы просто живем в другой стране. В той стране огромную роль играла идеология и политика. А сейчас никто учителю по большому счету никакую идеологию не навязывает. Любой учитель свои взгляды в классе может высказывать очень свободно.
Нынешняя ситуация — она и проще, и сложнее.
Тогда — ну что греха таить — бытовало такое: вот мы о чем-то беседовали откровенно на уроке, а потом я говорил: «А теперь откройте тетради и запишите, как вы должны отвечать на этот вопрос на экзамене». То есть сама система воспитывала лицемерие и ханжество. Двойную мораль.
В смысле образовательных программ 1990-е годы были лучше, чем 2000-е, потому что учителю давали больше простора для самостоятельного творчества. А сейчас пытаются в какие-то общие рамки втиснуть. Тогда мы создавали авторские программы. Ведь понятно, что свою программу будет составлять самостоятельно мыслящий учитель, человек, которому хочется что-то еще от себя рассказать…
Вот было бы неплохо, если бы все ограничилось только образовательными стандартами, ведь в них нет ничего плохого. Ведь что такое стандарт? Это minimum minimorum — то, что дети обязаны знать, но все остальное — на ваше усмотрение. В этом смысле в образовательном стандарте нет ничего плохого. Если бы дальше можно было любому проверяющему сказать — вот, проверьте, этот стандарт у меня есть? Ну вот, а всего остального вы не касайтесь.
Но сейчас в педагогике, как, по-моему, и во всех сферах нашей жизни, опять начинается бюрократическая эра. Это такое всевластие чиновника при полной его безответственности. Чиновник будь хоть министр, хоть премьер-министр — это ведь все чиновник. Он может принять любое решение, но он ни за какое решение не отвечает — ни должностью, ни зарплатой, ни головой. Это черта советской системы. В советское время учитель и был полностью подчинен чиновнику — начиная от районного методиста и кончая министром тогда еще просвещения.
В 90-е годы этого не было. Вот в 90-е, которые, я не знаю с подачи какого, мягко говоря, не очень умного человека, назвали «лихими», — а я считаю, что это как раз были годы надежд: тогда всякий человек, желающий и умеющий работать, получил такую возможность и стал свободен от мелочной опеки. От регламентации, которую сейчас все то же чиновничество навязывает, в том числе и в аспекте программ. Все это из области тошнотворчества.
Про учениковМеня часто спрашивают — эти дети другие? Да, другие. Они лучше, чем я был в их возрасте. Я это всем говорю, а мне не верят. Для них страх не является регулятором социального поведения. А раз так, то меньше степень двоедушия, лицемерия.
Вот, например, нынешний ребенок совершенно спокойно может мне сказать: «Вот, Эдуард Львович, вот здесь вы поступили нехорошо» или «Я с вами не согласен, вы неправы», не боясь никаких последствий.
И это на самом деле на учителя накладывает определенные обязательства. Уже нужно быть осторожным, уже нужно быть осмотрительным. Нужно меньше использовать, что называется, «административный ресурс», то есть принцип, по которому раз я учитель, значит я прав. Хотя я им иногда и говорю, что мой ротный командир, старший лейтенант Никифоров говорил: «Командир взвода лучше знает, что тебе нужно» — и был глубоко прав. Но говорю я это, в общем, нечасто.
Вот есть ребенок с протестным поведением. Я сейчас даже не вдаюсь в причины этого, они могут быть самыми разными — серьезными и пустячными. Но сейчас этот свой протест он может реализовать, не боясь последствий. И это хорошо. Для меня это дополнительная возможность для разговора. Только нужно найти такой подход, чтобы у него желание поговорить тоже возникло.
Считается, что это в большей степени задача классного руководителя. Потому что учитель — он вроде бы, как многие считают, как петух: прокукарекал, а там хоть не рассветай. Вроде бы его общение с детьми ограничивается уроками. Но нормальный учитель, если замечает, что конфликтная ситуация созревает, должен сам искать какую-то возможность откровенного разговора с ребенком. Более или менее откровенного. Потому что на полную откровенность со стороны ребенка, конечно, рассчитывать тут не надо, не надо быть наивными.
Про настроение
Учитель не имеет права на плохое настроение. А ребенок имеет. В принципе, конечно, все бывает. Но, вообще-то, если у меня болит голова или дома сорвало кран, в общем, неприятность, ребенок все равно не должен чувствовать этого. Пришел в класс — изволь делать свое дело.
А ребенок имеет право на плохое настроение. И нормальный учитель должен увидеть это и постараться понять причины — они серьезные или нет. Если это на уровне «у соседа по парте мобильный круче» — это пустяк. А если это любовь — то это уже не пустяк. Ничего сделать, конечно, — ни купить новый мобильный, ни помочь в любви — не могу. Хотя в былые времена, когда я был моложе, конечно, в основном мальчики приходили и делились своими переживаниями. Не просили помочь, но я был их конфидентом. И это о многом говорит. Сейчас и мне уже седьмой десяток, и они мне уже скорее внуки, чем дети. Но тем не менее все равно иногда приходят, откровенно разговаривают. И я это ценю. Надеюсь, и они ценят.
Потому что у детей есть дефицит общения со взрослыми. Взрослые часто слишком заняты. Не потому, что плохие, а потому, что возможности нет: «ухожу — ты еще спишь, прихожу — ты уже спишь». Они поставлены в такие условия. Впрочем, мне кажется, иногда надо выбирать, что важнее, что дороже, — карьера или ребенок. Но никаких универсальных рецептов тут нет. Да и просто, пубертат — страшный возраст, родителям не все расскажешь. А учитель, вот он вроде что-то понимает, вроде может посочувствовать.
О профессиональных деформациях
Неадекватность бывает. Привыкаешь к тому, что номинально должен быть авторитетом. Это то, что я называю ходить только по прямой. С этим надо бороться. Проще говоря, надо прийти к мысли, что ты не всегда прав и главное — это вообще надо заслужить. Ребенок должен услышать твои аргументы, пусть не согласиться, но понять, чтоб не было однозначного отторжения. Чтоб он тебя тоже понял.
Про национальную идею
Я не знаю, что такое национальная идея, учитывая многонациональный состав нашей страны. Не знаю, что это может быть. Наверное, главная идея — чтобы люди жили хорошо. Чтобы каждый имел возможность заниматься тем, чем ему хочется (если это, конечно, не противоречит закону). Заниматься делом, к которому он склонен, и получать за это достойную зарплату. И чтобы за эти полученные за честную работу деньги он имел возможность приобретать то, что ему нужно: еду, жилье, отдых и т.д. Это главная забота государства. Тогда и идея появится сама собой.
Имя: Эдуард Львович Безносов.
Работа: преподает русский язык и литературу в классах с углубленным изучением литературы.
Стаж: работает в гимназии с 1978 года.
Регалии и звания: заслуженный учитель школ России, отличник просвещения, лауреат гранта Москвы. Награжден медалью К. Д. Ушинского.
Зачем учить
Я помню свой первый урок, точнее свои первые уроки. Страшно не было, но было такое естественное желание — вот сразу объяснить все. Чтоб дети поняли. А с этим труднее. Сейчас-то мне ясно, что это утопия. Объяснить все и сразу нельзя. Да и вообще — объяснить можно очень немногое, еще меньше будет понято. Поэтому надо искать некий оптимум. Да и вообще, преподавание — это же не сообщение суммы знаний. Осознание этого тоже приходит с опытом. Это еще и социализация в самом широком смысле этого слова.
Наш предмет все-таки особый, тут как раз очень видно, что дело не в сумме знаний. А в умении понимать, что за текстом стоит человек. И надо уметь почувствовать, что это диалог с тобой.
Литература как раз учит понимать, что человек не ограничивается сферой интеллектуальной, что у него, может быть, даже гораздо важнее сфера духовно-эмоциональная. Конечно, к разуму она тоже апеллирует, но в первую очередь она дает представление об эмоциональной сфере. И в этом особенность и трудность нашего предмета.
Об успешности
Эпоха наступила очень прагматичная. Даже от моих коллег я иногда слышу такой лозунг, мне ненавистный: «Мы воспитываем успешных». Я считаю, что лозунг этот глубоко порочен. Успех сейчас понимается очень примитивно — как материальный, то есть карьера, зарплата, социальный статус, который складывается именно из материальных вещей. А я считаю, что наш лозунг должен быть другой: «Мы воспитываем порядочных». Но здесь я не всегда могу найти общий язык с родителями своих учеников. Ведь человек не только материальное существо, но со мной соглашаются далеко не все.
Что я люблю преподавать
Наверное, с наибольшим удовольствием говорю о поэзии. В чем-то это проще. Вот он — текст, он очень обозрим, он весь перед глазами. А так, очень люблю заниматься Гоголем, Чеховым, Лесковым. Это были люди, совершенно свободные внутренне. Они не зависели ни от какой системы взглядов, им ничего нельзя было навязать. Лесков вообще попал под пресс либерального террора. Ведь, в сущности, именно либеральная общественность виновата в его не очень сложившейся писательской судьбе. Это она его отвергла. А Чехова обвиняли в безыдейности, пустоте, бытописательстве. Это же смешно.
О родителях
Я человек старой закалки и исхожу из принципа, что семья и школа в деле воспитания ребенка должны быть единым целым. Это не шутка. Это действительно так. Если семья и школа не будут союзниками, то прежде всего это будет плохо для ребенка.
Родители по-разному к школе относятся, некоторые отдают нам своих детей, воспринимая школу как некое неизбежное зло. Это худший вариант. И надо сказать, что так поступает в основном московская интеллигенция. Они считают, что раз уж положено, то мы, конечно, отдадим, но лучше, чтобы этого было поменьше. Это ошибка. Такие родители есть везде. Хотя, надо сказать, что у нас их не очень много, потому что все-таки у школы другая репутация. Нам, конечно, детей отдают в надежде, что их и научат, и воспитают, и, в общем, создадут атмосферу, в которой им будет комфортно. И это все действительно так, обстановка хорошая сейчас.
О социализации
Это слишком общее слово. Что за ним стоит? Я в детстве читал много советских детских книжек. И одна из них называлась «Дети горчичного рая». И вот там один учитель задает вопрос ученику, который занят в каком-то общем деле: «Кто еще в нем участвует?» И ученик отвечает: «Я и Джон». И тогда учитель говорит: «А вы слышали сказочку про Джека и Джона? Сказочка очень простая. Джон всегда говорил: «Я и Джек», а Джек говорил: «Джон и я». Вот это и есть социализация. Есть мир вокруг меня и я в этом мире как его часть. Меня окружают люди со своими интересами, вкусами и так далее... И их вкусы, интересы и так далее я должен уважать, если хочу, чтоб они уважали мои. Вот это я называю социализация. А удается ли это — уже не мне судить. Надеюсь, что да.
Раньше и теперь
По сравнению с тем, что было 30 лет назад, мы просто живем в другой стране. В той стране огромную роль играла идеология и политика. А сейчас никто учителю по большому счету никакую идеологию не навязывает. Любой учитель свои взгляды в классе может высказывать очень свободно.
Нынешняя ситуация — она и проще, и сложнее.
Тогда — ну что греха таить — бытовало такое: вот мы о чем-то беседовали откровенно на уроке, а потом я говорил: «А теперь откройте тетради и запишите, как вы должны отвечать на этот вопрос на экзамене». То есть сама система воспитывала лицемерие и ханжество. Двойную мораль.
В смысле образовательных программ 1990-е годы были лучше, чем 2000-е, потому что учителю давали больше простора для самостоятельного творчества. А сейчас пытаются в какие-то общие рамки втиснуть. Тогда мы создавали авторские программы. Ведь понятно, что свою программу будет составлять самостоятельно мыслящий учитель, человек, которому хочется что-то еще от себя рассказать…
Вот было бы неплохо, если бы все ограничилось только образовательными стандартами, ведь в них нет ничего плохого. Ведь что такое стандарт? Это minimum minimorum — то, что дети обязаны знать, но все остальное — на ваше усмотрение. В этом смысле в образовательном стандарте нет ничего плохого. Если бы дальше можно было любому проверяющему сказать — вот, проверьте, этот стандарт у меня есть? Ну вот, а всего остального вы не касайтесь.
Но сейчас в педагогике, как, по-моему, и во всех сферах нашей жизни, опять начинается бюрократическая эра. Это такое всевластие чиновника при полной его безответственности. Чиновник будь хоть министр, хоть премьер-министр — это ведь все чиновник. Он может принять любое решение, но он ни за какое решение не отвечает — ни должностью, ни зарплатой, ни головой. Это черта советской системы. В советское время учитель и был полностью подчинен чиновнику — начиная от районного методиста и кончая министром тогда еще просвещения.
В 90-е годы этого не было. Вот в 90-е, которые, я не знаю с подачи какого, мягко говоря, не очень умного человека, назвали «лихими», — а я считаю, что это как раз были годы надежд: тогда всякий человек, желающий и умеющий работать, получил такую возможность и стал свободен от мелочной опеки. От регламентации, которую сейчас все то же чиновничество навязывает, в том числе и в аспекте программ. Все это из области тошнотворчества.
Про учениковМеня часто спрашивают — эти дети другие? Да, другие. Они лучше, чем я был в их возрасте. Я это всем говорю, а мне не верят. Для них страх не является регулятором социального поведения. А раз так, то меньше степень двоедушия, лицемерия.
Вот, например, нынешний ребенок совершенно спокойно может мне сказать: «Вот, Эдуард Львович, вот здесь вы поступили нехорошо» или «Я с вами не согласен, вы неправы», не боясь никаких последствий.
И это на самом деле на учителя накладывает определенные обязательства. Уже нужно быть осторожным, уже нужно быть осмотрительным. Нужно меньше использовать, что называется, «административный ресурс», то есть принцип, по которому раз я учитель, значит я прав. Хотя я им иногда и говорю, что мой ротный командир, старший лейтенант Никифоров говорил: «Командир взвода лучше знает, что тебе нужно» — и был глубоко прав. Но говорю я это, в общем, нечасто.
Вот есть ребенок с протестным поведением. Я сейчас даже не вдаюсь в причины этого, они могут быть самыми разными — серьезными и пустячными. Но сейчас этот свой протест он может реализовать, не боясь последствий. И это хорошо. Для меня это дополнительная возможность для разговора. Только нужно найти такой подход, чтобы у него желание поговорить тоже возникло.
Считается, что это в большей степени задача классного руководителя. Потому что учитель — он вроде бы, как многие считают, как петух: прокукарекал, а там хоть не рассветай. Вроде бы его общение с детьми ограничивается уроками. Но нормальный учитель, если замечает, что конфликтная ситуация созревает, должен сам искать какую-то возможность откровенного разговора с ребенком. Более или менее откровенного. Потому что на полную откровенность со стороны ребенка, конечно, рассчитывать тут не надо, не надо быть наивными.
Про настроение
Учитель не имеет права на плохое настроение. А ребенок имеет. В принципе, конечно, все бывает. Но, вообще-то, если у меня болит голова или дома сорвало кран, в общем, неприятность, ребенок все равно не должен чувствовать этого. Пришел в класс — изволь делать свое дело.
А ребенок имеет право на плохое настроение. И нормальный учитель должен увидеть это и постараться понять причины — они серьезные или нет. Если это на уровне «у соседа по парте мобильный круче» — это пустяк. А если это любовь — то это уже не пустяк. Ничего сделать, конечно, — ни купить новый мобильный, ни помочь в любви — не могу. Хотя в былые времена, когда я был моложе, конечно, в основном мальчики приходили и делились своими переживаниями. Не просили помочь, но я был их конфидентом. И это о многом говорит. Сейчас и мне уже седьмой десяток, и они мне уже скорее внуки, чем дети. Но тем не менее все равно иногда приходят, откровенно разговаривают. И я это ценю. Надеюсь, и они ценят.
Потому что у детей есть дефицит общения со взрослыми. Взрослые часто слишком заняты. Не потому, что плохие, а потому, что возможности нет: «ухожу — ты еще спишь, прихожу — ты уже спишь». Они поставлены в такие условия. Впрочем, мне кажется, иногда надо выбирать, что важнее, что дороже, — карьера или ребенок. Но никаких универсальных рецептов тут нет. Да и просто, пубертат — страшный возраст, родителям не все расскажешь. А учитель, вот он вроде что-то понимает, вроде может посочувствовать.
О профессиональных деформациях
Неадекватность бывает. Привыкаешь к тому, что номинально должен быть авторитетом. Это то, что я называю ходить только по прямой. С этим надо бороться. Проще говоря, надо прийти к мысли, что ты не всегда прав и главное — это вообще надо заслужить. Ребенок должен услышать твои аргументы, пусть не согласиться, но понять, чтоб не было однозначного отторжения. Чтоб он тебя тоже понял.
Про национальную идею
Я не знаю, что такое национальная идея, учитывая многонациональный состав нашей страны. Не знаю, что это может быть. Наверное, главная идея — чтобы люди жили хорошо. Чтобы каждый имел возможность заниматься тем, чем ему хочется (если это, конечно, не противоречит закону). Заниматься делом, к которому он склонен, и получать за это достойную зарплату. И чтобы за эти полученные за честную работу деньги он имел возможность приобретать то, что ему нужно: еду, жилье, отдых и т.д. Это главная забота государства. Тогда и идея появится сама собой.
Комментариев нет:
Отправить комментарий