"Мне кажется, в этой точке образование является проблемным и «виноватым» в том, что среднестатистический студент прекрасно разбирается в Гоголе и Островском, а Арто и Гротовский, Хайнер Мюллер и даже Брехт оказываются сферами тайного знания, дарованного не всем"

Частный корреспондент
Павел Руднев
Для самостоятельного изучения
Заглавие романа Уильяма Фолкнера "Шум и ярость" для русских надо расшифровывать. "The Sound and the Fury" - это отсылка к монологу из шекспирова "Макбета", где деморализованный Макбет говорит после всех своих перипетий: "Жизнь - это история, рассказанная идиотом, наполненная шумом и яростью и не значащая ничего".
Парадокс в том, что англоязычный читатель эту цитату ловит сразу: Шекспир - школьная программа, и этот стих школьники учат наизусть.
Мне показалось, что здесь лежит водораздел между системами образования.
О чем монолог Макбета?
О тщетности бытия, о тщетности усилий, о торжестве абсурда, который владеет миром, о насмешке живой жизни над планированием реальности.
Жизнь, она все равно вывернется, как ей нужно, у природы нет плана, но есть ведомые только ей справедливость, закон.
Мир не реагирует на запросы человека.
И одновременно это чувство карнавализации реальности, так как "идиот" - он же и "шут", "актер-сочинитель", а шум и ярость - как религиозные понятия, так и чисто театральные.
Мысленно пролистал все литературные опыты, через которые проходит школьник в российской школе.
Этой интонации - согласимся, очень важной для мироощущения современного человека, - в нашей школьной программе нет.
Нет строк, которые вошли бы в кровь образованного человека и отвечали бы за чувство абсурда, тщетности человеческих усилия и смирения - в определенном смысле слова - перед провидением, нависшим над человеком.
Почему этой интонации нет в нашей школьной программе?
Очевидно, потому, что русская культура началась несколько позже, чем европейская, и в нашей литературе нет опытов средневековой, ренессансной, барочной, маньеристской поэзии.
А вместе с тем теряется, на мой взгляд, полноценная картина мира, в которой негативный опыт постижения реальности, явленный в "Макбете", отсутствует по факту.
Школа существует в тисках классической, гармонической культуры XIX века.
Когда-то в самом XIX веке, ближе к его концу, реформа образования строилась на противопоставлении «классической школы» «реальной школой».
Первая строилась на ценностях классицизма – латинской культуре (и к концу века она элементарно устарела), вторая строилась на ценностях эпохи передвижников, Некрасова, Успенского.
Примерно то же – в системе современного образования, которое весьма не охотно включает изучение мировой культуры XX века в свои закрома.
По крайней мере, я говорю о театральном образовании.
Русская культура благодаря советским запретам не прошла опыта европейского абсурда и постмодернистской деконструкции в послевоенной реальности.
Благодаря этой деконструкции многие позиции по отношению к объектам искусства изменились: ушла вера в линейный нарратив, ушла вера в значащее слово, в логику построения, в способность писателя достоверно отразить реальность, в логику как таковую, в нравственный императив искусства.
Те преобразования, которые произвели в литературе постмодернисты, битники и абсурдисты, - все-таки прошли мимо нас, а обратной силы культурный процесс не имеет.
То, что нам сегодня доступен Ионеско и Фолкнер, Генри Миллер и Воннегут, - вряд ли может изменить базисные культурные приоритеты большинства.
Если мы проведем опрос на улицах о культурных идеалах, мы с очевидностью получим элементы советской культуры как базисные приоритеты большинства.
Само по себе это недурно, но явно не достаточно, чтобы обозреть весь мировой процесс в целом.
Все-таки неприятие современного искусства, ставшее сегодня коллективным психозом в России, - в том числе имеет и эти корни: советская цензура и некие лакуны в истории мировой культуры, которые не пройдены российским образованием и в конце концов отечественной культурой.
Не раз приводит этот пример: наш гениальный гитисовский преподаватель литературы, профессор и знаток постмодернизма Илья Петрович Ильин делал внутри своей программы методологический кувырок, естественный, например, для французской системы образования, начинающей с актуальных процессов для того, чтобы, затем, двигаться от этого вспять – постепенно разворачиваясь лицом к классике.
Вот и Ильин сперва рассказывал о литературе XX века - о том, что сегодня влияет на культуру в большей степени, то, что от нас на расстоянии одного рукопожатия, - и только затем начинал рассказывать с античности и до модерна.
Это было очень мудро.
Даже в ГИТИСе история культуры XX века - даже в истории мирового театра - кончалась 1930-ми годами.
XX век предлагался для самостоятельного изучения.
Мне кажется, в этой точке образование является проблемным и «виноватым» в том, что среднестатистический студент прекрасно разбирается в Гоголе и Островском, а Арто и Гротовский, Хайнер Мюллер и даже Брехт оказываются сферами тайного знания, дарованного не всем.
Пушкин, Лермонтов и Гоголь - как основатели русской литературной традиции - смогли в своем творчестве бегло, тезисно пробежаться по всем эпохам в истории мировой культуры и представить их в сжатом, архивированном виде: Пушкин - в "Годунове" и "Маленьких трагедиях" прикоснулся к европейской традиции, Гоголь - в образах Рима, Лермонтов и Жуковский - через "присвоенные" ими переводы.Мне кажется, что сегодня от литературы и критики требуется то же усилие - ретроспективно провести современного героя через ценности культуры XX века, не пройденные Россией в советский период.
Иначе, с трескучими представлениями нынешней газеты «Культура» о нравственных императивах в искусстве и о предписаниях добра, красоты и вечности – культура по-прежнему будет существовать внутри культурной изоляции.
Виноват, теперь уже самоизоляции.