Директор школы
Сергей Волков
Взрослый мир «устал»!…
Чему, на Ваш взгляд, сегодня нужно учить детей в первую очередь?
Детей нужно учить всему тому, чему их учили всегда. Есть хорошая метафора о том, что мы детям передаем некое наследство, за время школьной жизни ребенок должен узнать, «хозяином» чего он становится, что накопила человеческая культура. Я помню, что когда я сам учился, меня несколько обескураживало то, что мы многое учим по верхам. Я себе представлял, что я такой экскурсант в музее, размерами с Эрмитаж, и у меня есть, как обычно у группы в Эрмитаже, час-полтора, и объем информации, которая вокруг меня громоздится, совершенно не соответствует этому времени. С одной стороны, такая экскурсия кажется бессмысленной, что можно за это время успеть? А с другой стороны, смотрите какой интересный эффект: вы за этот час в Эрмитаже можете экскурсантам хорошо показать, например, 10 картин, а там их тысячи. Но вы, переходя от картины к картине, по пути указываете рукой в разные стороны: «Вот сюда открывается анфилада таких залов», «А вот сюда можно прийти еще раз, если вы хотите увидеть вот это», и у экскурсантов создается дополнительное ощущение, что мир огромен, что культура неисчерпаема, что сюда нужно возвращаться. И они представляют себе хотя бы первые шаги, первые направления, в которых можно двигаться. На самом деле, в школе мы занимаемся тем же самым: у нас очень большой материал, очень мало времени и совершенно неподходящие условия.
Вот представьте себе, что вы врач, и вам в палате собрали 30 больных разными болезнями и говорят: лечи всех сразу! Так и в классе: каждый сидит со своими проблемами, со своими потребностями, со своим темпом обучения. Мы их учим в одном времени, в одном пространстве и каким-то, в общем-то, одним способом. Понимая ограниченность всех наших возможностей, тем не менее мы их обучаем. Чему же? Обучать можно и нужно понимаю того, что в этом мире будет важно и полезно конкретно для тебя. Мы должны, насколько сами можем, кроме знаний, обучать их способам работы с этими знаниями. Например, я преподаю русский язык и литературу, значит, я должен обучать детей читать книги, общаться с текстом, понимать «стоящего» за текстом человека, которого чаще всего и на свете уже нет и от которого, как сказал Бродский, осталась только «часть речи». И вот по этой части речи нам нужно понять человека, вступить с ним в диалог через тексты, или картины, или музыкальные произведения. И вот этот диалог с другим человеком парадоксальным образом становится диалогом с самим собой, потому что все время на земле человек проводит внутри себя. Он должен двигаться к центру себя, искать себя, понимать себя, – все это происходит тогда, когда он постигает других людей.
Это все то, чем школа должна была заниматься всегда. Сегодня, конечно, мир меняется, информационные среды, в которых дети растут, совершенно другие, и тут, боюсь, дети могут уже учить учителей общаться в этих средах, а не наоборот. Мне кажется, что в современной школе есть перекос, который делает образование каким-то однобоким.
Если посмотреть на современных детей, они очень все мобильны, ироничны, так же как и мы были в их возрасте, они могут сказать острое словцо, за которым в карман не лезут, они читают классику или какие-то другие книги, т.е. это люди, для которых текстовая культура существует, никуда она не делась. Они могут опережать учителя в освоении разных новых технологий, но они очень телесно зажаты, они мало двигаются, у нас в школе нет предметов, которые обращены к ним как к такому «соединению» тела и души. Они не знают своего тела, они не умеют танцевать, когда с ними ставишь спектакли, видишь, насколько это зажатые, угловатые, не понимающие, как раскрыться в движении, люди. Они не понимают, как владеть своим голосом, как интонировать, как петь. Они мало чувствовали руками, тактильно. Весь мир сейчас для них виртуален, они могут все увидеть, за секунду получить кучу информации, сидя перед компьютером, но они часто не видят реальной природы, текстуры, фактуры.
Мы раньше в детстве что-то своими руками клеили, резали, пилили и таким образом тоже познавали реально существующий мир. Ведь современный человек от реального мира оторван: мы редко ступаем на землю босой ногой, нога всегда обута, а если ступаем босой, то это линолеум, например. Мы редко оказываемся на открытом просторе, на солнце, мы не видим чистой воды, в которую можно войти – человек цивилизации оторван сегодня от каких-то сущностных вещей, из которых он вышел. Поэтому я бы сегодня в первую очередь учил детей тому, что возвращает их к природе, что возвращает их к себе. Я бы обязательно учил в школе танцам, пению, вещам, связанным с психологией, потому что этого нет совсем. Выходит из школы человек, знающий про реакции ионного обмена или косинус угла альфа, но не знающий, что ему с собой-то делать. Сколько в нем на самом деле субличностей, как они в нем друг с другом спорят, и если у него сейчас вот такая эмоциональная реакция, то это какая его часть кричит и вопит?.. И еще много вопросов психологического свойства есть, с которыми надо учить разбираться.
Чему учить будущих учителей?
Кроме того, что я учитель, я еще и главный редактор журнала «Литература», поэтому я много езжу по стране, встречаюсь с учителями, провожу курсы повышения квалификации. И вот что я вижу. Среди учителей, и не только литературы, а вообще, есть определенный процент ярких, креативных людей, которые хотят развиваться, думать, не только учить, но и учиться. Отрадно, что такие люди есть везде, куда ни приедешь, в любом даже маленьком поселении. Но наша массовая бесконкурсная профессия устроена так, что ею часто занимаются люди, которые этим не «горят» и не живут, люди, которые попали в эту профессию по каким-то другим соображениям, люди, которые «тянут лямку», которые давно эмоционально и профессионально выгорели, и таких людей большинство. И когда ты видишь учителя, который работает много лет в школе и не принадлежит к этой небольшой прослойке «горящих» и «хотящих», то понимаешь, что это тяжелое зрелище – уставшие, «погасшие» люди. В основном это женщины, у которых семья, дети и внуки, у которых маленькая зарплата, низкий социальный статус, на которых колоссальное бремя бумажной отчетности, – это такая тяжелая инертная масса. Когда на этих людей смотришь, то хочется всем им сказать теплое слово, погладить по голове и отправить их в прекрасные пансионаты, где они бы отдыхали, а вот чтобы в образовании были какие-нибудь другие люди. Но других людей пока взять неоткуда.
У нас есть масса педвузов, которые нам поставляют кадры, и, на мой экстремистский взгляд, я бы закрыл половину или две трети педвузов. Меня, конечно, будут обвинять бог знает в чем, но я считаю, что средний педвуз не может научить человека работать в школе. Он может забить ему голову кучей всякой ерунды, которая ему не пригодится, дать ему формальные знания, а потом человек попадает в реальную жизнь и получается, что все ответы на вопросы, которые он задает в своей профессиональной жизни, он должен искать самостоятельно. Мне кажется, что настоящая работа с учителем должна происходить на базе сильных школ, уже с теми людьми, которые школу выбрали осознанно. Если в педвузы идут те, кто никуда больше не поступил, а из педвузов идут в школу те, кто никуда больше не устроился, то как таких учить? Например, вы – преподаватель педвуза, перед вами сидит сто человек, из которых, и вы прекрасно это понимаете, в школу пойдут работать единицы. КПД занятий методикой преподавания вашего предмета ничтожный, потому что вы занимаетесь с людьми, которым это не надо. А раз им это не надо, то постепенно и вам это становится не нужным. И те единицы, которые в школу пойдут, они тоже этой методики нормально уже не получают, значит, они должны учиться где-то еще. Они приходят в реальную школу, у них возникают реальные проблемы – я по своему опыту помню, я пришел в школу, я не знал ничего.
Меня учили в институте писать конспект урока, я должен был прописать цели, задачи, расписать свои вопросы для учеников, я должен был написать, что я делаю на 15-й минуте, на 20-й и т.д. Я прихожу в класс с этим конспектом и понимаю, что он ни капли мне не помогает, потому что я вхожу в кабинет, а они орут, меня не видят. И я должен не сказать им, как у меня написано, «здравствуйте, дети», а они мне в ответ «здравствуйте, Сергей Владимирович», а я должен что-то сделать, чтобы они меня увидели вообще! У молодого учителя куча вопросов. Первый урок в понедельник, второй урок в среду и последний урок в субботу – это разные уроки, хотя могут называться «литература». Если дети пришли после физкультуры, как их привести в рабочее состояние? Правда ли, что доска должна быть всегда оформлена или ее можно вообще не задействовать? Где я должен находиться во время урока: стоять здесь, ходить там, куда руки деть, как интонировать? Много вопросов есть, ответы на которые присяжная методика не знает, потому что преподаватели педвузов часто сами детей не видят и об этих вопросах не подозревают. И когда я попал в сильную, хорошую школу, я понял, что должен учиться заново, уже «в полевых условиях». Я вел свои уроки, но параллельно бегал на уроки к сильным учителям и смотрел, что они делают: как они шутят, как входят в кабинет, как ругают или хвалят, как они выворачиваются из различных ситуаций. Тут и происходило мое главное обучение.
Вот в Татарстане сделали прекрасную вещь: кликнули клич по всем вузам, не только педагогическим, предложив студентам пятикурсникам, которые захотят в следующем году пойти работать в школу: «Мы вам доплатим по 7 тысяч рублей ежемесячно, оборудуем все рабочие места современной техникой, вы можете выбрать себе школу, в которой хотите работать, и мы берем на себя вашу профессиональную и психологическую поддержку». Они собирают их на серьезные тренинги и семинары. Я сам туда ездил и с молодыми учителями работал. Ощущения потрясающие! На семинаре присутствовало человек шестьдесят, эти ребята в школе уже проработали по два месяца, глаза у них «на лбу», они уже поняли, куда они попали, при этом они чувствуют, что их не бросили, что они – команда, да, в разных школах, но у них есть «точки сборки», с ними работают, их очень серьезно готовят психологически, и они уже на эти семинары приехали полные вопросов. У них глаза горят, они с потрохами вынимают из тебя твои профессиональные секреты, потому что им это надо! В этом я вижу образ будущего. Татарстан будет вести эту программу три года, это инициатива их Министерства образования, и они будут расширять количество квот. НоТатарстан финансово может себе это позволить, а другие регионы?
Еще вопрос, кто учит учителя? Преподаватели педвузов. А кто будет учить преподавателей педвузов, кто будет учить тех, кто учит? Это какой-то замкнутый круг: люди, которые не работают сами в школе, почему-то прекрасно знают, как учить тех, кто пойдет туда работать… На мой взгляд, это путь порочный, и я очень скептически отношусь к педвузам, к их способности научить работать в школе. Лучше уж дать сильную теоретическую базу, притом, чтобы человек хотел работать в школе, и вот на этом «хотении» и сильном знании своего предмета в школе, которую он уже выбрал для работы, должно происходить его обучение как учителя. Мне кажется, что такую систему можно построить. У нас должна быть серьезная система для альтернативных возможностей повышения квалификации, для того чтобы молодые учителя «росли» в своей профессии. Вот наша школа очень сильная, здесь много учителей, у которых просто счастье – учиться. Надо дать возможность другим учителям ходить на их уроки, смотреть, спрашивать, садиться в уголок на их уроках и писать, писать, писать…
В любом случае, как бы ни проходило это обучение, учителя нужно учить оставаться самим собой. Учитель должен быть свободным, несвободный учитель не может воспитать таких детей, о которых мечтает наше общество. А учителя у нас настолько внутренне зажаты и несвободны, что их надо самих очень серьезно реанимировать. Хороший пример тому – предвыборные митинги в поддержку власти, на которые бюджетники вынуждены были идти, потому что понимали, что будет хуже. Или вот в одном маленьком городке, когда я приехал на семинар, одна учительница спросила, не могу ли я назвать документ, в котором написано, что она имеет право быть свободной? На что именно она может сослаться? И ручку еще взяла, чтобы сразу записать! Я впал в минутный ступор, потому что у меня в голове пронеслись совершенно не подходящие к ситуации тексты: Декларация прав независимости США, стихи Пушкина, Библия… А что ответить? Сама постановка проблемы абсурдна: человек ждет, что его с понедельника каким-нибудь приказом «назначат» свободным! Но так свободными людьми не становятся. Потом еще скажут: напишите нам план, как вы будете освобождаться, подробный отчет...
Учитель очень часто, и я это вижу, ведет урок, даже когда никого, кроме детей, на нем нет, как бы с ощущением, что на последней парте сидит «черный человек» – какой-то проверяющий, методист, который знает, «как надо». И учитель всякий раз ему как бы объясняет: «Вот видишь, я включил проектор, я умею. Я термин сказал – я подкованный, а сейчас я вот такой методический ход применил, правда, я хороший?». И так бывает, особенно это видно на открытых уроках, что и техника задействована, и столько-то учеников ответило, и методический ход на методическом ходе, а урока-то нет! А бывает так, что вроде и ничего не сделано по методике, а дети с урока уходят с горящими глазами. Вот что это такое – хороший урок? Для меня лично? Раньше было все понятно: надо научить старшеклассников писать сочинение, подготовить их к экзамену, мы изучаем историко-литературный курс, у нас есть цель, которая нас мотивирует, и мы, двигаясь к этой цели, заодно русскую классику и читаем. А если говорить о преподавании с 4-го по 9-й классы, то чему детей учить? Какая цель? Какие мотивы, чего я хочу от этих уроков? Я хочу, чтобы мой урок был интересным. Это не значит, что детям должно быть весело и «развлекательно». Интересный урок – это когда ребенок уходит после него с мыслью: «Пожалуй, я хочу прийти еще, хочу вернуться и с этим человеком договорить». И когда из урока в урок получается диалог и возникает это «пожалуй, я хочу еще», – это для меня значит, что урок был хорошим.
Короче говоря, учителей нужно учить не бояться самих себя, быть самими собой, быть свободными людьми и не бояться с учениками, которые перед ними сидят, говорить как с живыми людьми. Вот это часто не получается. Наш педагогический язык засорен огромным количеством наукообразных слов и бюрократических штампов. Я однажды ради эксперимента решил начать урок с фразы на манер методичек: «Дети, сегодня мы с вами должны постичь идейно-художественное своеобразие романа такого-то и изобразительно-выразительные средства, с помощью которых это своеобразие выражается». На первой парте у меня сидел мальчик Леша, и он, подперев рукой щеку, с интересом меня выслушал, а потом спросил: «Сергей Владимирович, а это вы сейчас с кем разговаривали?». А я знаю, с кем я разговаривал! Я разговаривал с тем «черным человеком», который сидит на задней парте и должен сейчас этими фразами успокоиться, увидеть, что я могу так говорить, как их наука требует.
Но детям-то не нужны все эти слова, они приходят сюда, особенно подростки, часто в очень тяжелом состоянии. Они хотят, чтобы их любили, и при этом хотят «кусаться», у них есть «зубы» и им надо кого-то грызть, а мы, учителя, на самом деле, это выставленный взрослым миром «передовой отряд», на котором подростки, взрослея, оттачивают свои «зубы». Они чувствуют дикое одиночество, им надо с кем-то поговорить; они уже догадались, что умрут, они поняли эту важную вещь, и они не знают, что с этим делать, им страшно. Подростки хотят признания, они, например, всё так же пишут стихи и рано или поздно приходят к тебе с листочком и, краснея-бледнея, просят прочитать. Они такие же дети, какими дети были всегда, хотя и кажутся очень уверенными, иногда нагловатыми, современными, «упакованными» в свои «гаджеты».
Учителю надо понять, что он пришел в школу для того, чтобы с ними вступить в исключительно важный для них диалог – с ними, а не с «черным человеком» на задней парте. И чтобы этот диалог состоялся, мне кажется, что учитель – и я не знаю, как этому может научить педвуз, – должен заботиться вот о чем. Есть такая штука – камертон, он дает звучание чистого тона, например, ноты «ля», по нему настраивают разные инструменты. Так и учитель, он должен найти свою ноту и максимально внятно и чисто, не ошибаясь, ее издавать. Когда камертон издает звук, ему в пространстве отзываются вещи, которые вступают с ним в резонанс, и когда тебе отзывается то, что резонирует с тобой, твой собственный звук, по законам физики, усиливается. Поэтому образ идеальной школы такой: вот у нас полсотни кабинетов, в каждом учитель, который издает свой чистый внятный тон, и среди детей, которые сюда пришли, находится какое-то количество, которое на тебя отзывается. И в каждом кабинете разные тона, и разные дети будут на них отзываться, и счастье, если ученик найдет в школе одного-двух учителей, с которыми вступит в резонанс. А для того чтобы этот резонанс произошел, учитель должен быть собой. Если себя ломать, то и звук будет фальшивый. А я так часто вижу учителей сломанных, у которых пропал свой собственный голос, которые не могут найти свой собственный тон… Вот если педвуз помогает его найти, честь ему и хвала. Но много ли таких?
По Вашему опыту и наблюдению, что является самым важным во взаимодействии директора школы и учителя в целом? При каких условиях диалог между директором и учителем будет продуктивен и полезен всем участникам образовательного процесса?
С директорами сегодня очень сложно, понятно, что такой диалог возможен только при наличии внятной, нормальной администрации, которая тебе позволяет быть собой.
Мне нравится принцип нашего директора, он формулирует его так: когда король ведет войну, народ не должен знать об этом. Задача директора – держать «щит» над школой. Чтобы педагоги не занимались ненужной работой, чтобы они не заполняли бесчисленные бумажки, чтобы они не подчинялись бессмысленным приказам. Например, мне коллеги рассказывают, идет лицензирование школы, и не где-нибудь, а в Москве. По требованиям, книги в кабинетах должны стоять в определенном порядке и должен быть паспорт кабинета, где должна быть прописана расстановка книг на полках, и проверяющий стоит в дверях с паспортом кабинета, учитель – у книжной полки, и проверяющий говорит: «Вторая полка, третья книга справа?». Учитель: „Война и мир“ второй том». Проверяющий: «Правильно»… Вы понимаете, какой это бред?! Это значит, что мне государство тотально не доверяет, и я должен все время обороняться, все время доказывать, соответствовать каким-то требованиям. Наш директор нам говорит так: если только в ваш кабинет заходит проверка и спрашивает, почему у вас лежит здесь это, а там – то, вы отвечаете так: это мое рабочее место, оно организованно так, как хочу я, а на все остальные вопросы вам ответит директор школы. И отправлять его ко мне.
В одном из регионов мне рассказали, что каждый учитель в августе должен сдать план уроков на год вперед. И в этом планировании 12 колонок: тема урока, параграф в учебнике… Я почему-то должен знать в августе домашнее задание, которое задам в мае… И одна из учительниц меня спросила: «Я вот не понимаю 12-ю колонку». Лично я все 11 предыдущих тоже не понимаю, но ее смутила 12-я: пробелы, которые учитель будет ликвидировать на уроке. Должна ли она в августе заложить пробел, который возникнет в ноябре? Я все это слушаю и спрашиваю: «Погодите, а кому это все нужно?», – мне отвечают: «Как кому? Приезжает проверяющий из РОНО». А дальше происходит вот что: они кладут это планирование, сделанное в августе, рядом кладут журнал, тетрадь ученика и под одной датой должны совпасть все записи. Бред! И когда я рассказываю учителям, что в такой ситуации нужен сильный администратор, сильный директор, который всех этих проверяющих пошлет, мне отвечают: у нас директора такие: когда народ ведет войну, король сидит в кустах. Не все, конечно, но много. И учителя должны сами себя защищать перед этим валом «дури». Я понимаю, у директора очень сложное положение: с одной стороны, он встроен в вертикаль власти, с другой стороны, он часть коллектива. И хорошо, если директор понимает ценность свободных работников у себя в школе, если он понимает, что это повышает результат деятельности всей школы в целом. Боюсь, что таких директоров у нас меньшинство, и их надо воспитывать таким же путем, как я рассказывал об учителях – «в полевых условиях», где должны быть сильные директора, которые делятся опытом.
Мне нравится принцип нашей школы: у нас нет системы «открытых уроков», как в других школах, у нас каждый урок – «открытый», на каждый мой урок может прийти любой человек. Когда я учителям говорю об этом, они впадают в ступор и спрашивают: «Как это?». Тогда я уже спрашиваю: «А как это, если наоборот?!». То есть если вы не пускаете на свой урок, чем вы там таким занимаетесь? Наоборот, идеология такая: мы открыты, приходите, смотрите! Но только будьте готовы к тому, что это будет не парадный урок, не отрепетированный, урок может не получиться… Ведь может урок не получиться? Может. Ну тогда сидите и смотрите, что я делаю, когда урок не получается, ведь ты тоже «проваливаешься» на своих уроках, конечно, тебе интересно, как это делает коллега. Школы должны быть «открыты», и хорошие директора должны делиться опытом, про них должны знать, к ним должны ехать коллеги.
Качество образования в школе – это чья проблема сегодня?
Это проблема всех, кто включен в процесс образования, но когда это проблема «всех», то получается, что ничья. По факту, сейчас от этого страдают семьи, которые сами должны восполнять недостатки школьного образования, искать для детей с повышенными потребностями разные «ходы»: репетиторов, другие школы и т.д. А по идее, решительные шаги здесь должно делать государство. Ему, с одной стороны, образованные люди, конечно, нужны, потому что есть понимание: экономика не может существовать без образованных людей, но, с другой стороны, многие «шаги» за последние годы говорят о том, что на всех «фронтах» сферы образования государством сознательно понижается планка.
Например, те последствия, к которым привело введение ЕГЭ. ЕГЭ – это не одномоментное дело, вся школьная вертикаль заточена на подготовку к этому экзамену. Если вы должны прочесть большое литературное произведение и на экзамене написать по нему длинный текст, это значит, что вас на всех этапах школьной жизни будут учить читать и писать сложные тексты. Если на выходе вы обязаны написать 150 слов и прочитать текст размером со страничку, значит, вся программа с 1-го класса по 11-й будет заточена под эту задачу. Вот что происходит! Когда принимают новые стандарты и нам рассказывают, что надо детей не перегружать, надо детей не грузить лишними знаниями, я согласен, но когда я вижу, что им предоставляют свободу выбора нескольких предметов из огромного списка, я понимаю, что взрослый мир «устал»! Ощущается перенасыщенность информацией, проблемами, взрослый мир перед лицом подростков начинает все больше и больше сдаваться. Например, раньше никто не интересовался, хочешь ты читать «Войну и мир» или нет? Надо! Есть четыре тома, и ты будешь их читать, и было такое общее разлитое ощущение, что это – норма, что это – надо. А когда вдруг все устали и разом сказали «а зачем это надо?», то тут сразу все и посыпалось. «Это трудно», «давайте ребенка пожалеем»…Давайте себя пожалеем, мы на это силы тратим, и ребенка, который должен это освоить, зачем ему писать длинные тексты, пусть напишет короткий. И мы начинаем заранее предлагать детям что-нибудь попроще, но среди детей есть те, и их немало, которым нужна сложность, они ищут эту сложность и разнообразие, а мы их обманываем таким образом.
Был такой дизайнер Виктор Папанек, который высказал очень интересную мысль о том, что раньше человечество использовало материалы, которые красиво старели: солома, кожа, дерево, камень... А постепенно человечество перешло на материалы, которым старение противопоказано: любая трещинка на пластмассе – вы ее выбрасываете, вы можете пойти и купить новую, дешево. Вот эта «одноразовость» мира, его «выбрасываемость», заменяемость, отсутствие того, что прочно, что может красиво и сложно стареть, того, чему нужно долго, привыкая, учиться, как иностранному языку, – вот этого всего недостача в нашем образовании.
Сейчас все заменяется на этот быстренький, упакованный, легкий для усвоения мир. Мой принцип такой: не бойся сложности своей, не бойся сложности своего материала и будь готов к тому, что пришедший учиться к тебе человек тоже сложен и этой сложности хочет. А в образовании как системе у нас в последнее время существует принцип упрощения, сужения, снижения планок, и кто в этом повинен, я не знаю. Дети сегодня обмануты легкостью присвоения, им не надо ничего запоминать: залез в Интернет, и он тебе там даже страницу запомнит, ее потом искать не придется. А образование всегда шло через внутреннее усилие над собой, как говорил Сальери: «усильным напряженным постоянством», только тогда человек сможет развиваться. Гениальное определение того, что такое «процесс образования».
Мы должны создать среду, в которой человек будет постоянно двигаться, развиваться, потому что, по моему мнению, образования без принуждения не бывает. Ответственность за это давайте свалим на государство, но это проблема, к сожалению, и каждого представителя профсообщества, так как школа сейчас охвачена усталостью. Несмотря на то, что я вначале беседы учителей «отругал», за ту нищенскую зарплату, за которую работают учителя сегодня, и при том низком статусе профессии, при тех нагрузках этим людям надо ставить памятники. Но все равно: система сама устала, люди, которые в ней живут, устали, но при этом, раз ты пришел работать в школу, ты выбрал зону, в которой твоя личная ответственность играет колоссальную роль.
Интервью провела Екатерина Терешатова.
Комментариев нет:
Отправить комментарий