Источник
Ирина Лукьянова
БЫТЬ ИЛИ КАЗАТЬСЯ?
23.04.2009
Главная проблема современной российской школы – смысложизненная: для чего она вообще нужна? Чему и зачем должна учить? От ответа на эти вопросы зависит и модель школы, которая существует в обществе
Родители и общество предъявляют к школе определенные требования. От них зависит, чему детей учат в школе. Проблема, однако, в том, что требования эти год от года становятся все дальше от целей и задач школьного образования и детских потребностей. Конечно, в родителях согласья нет – и что нравится одному, категорически неприемлемо для десяти других. Российское же общество ответа на этот вопрос не дало, и сегодня конкурируют несколько моделей школы.
Первая – почтенная, традиционная, ведущая свою родословную еще от средневековых схоластов и университетов академическая модель. Знание в ней обладает собственной, неоспоримой ценностью. Цель образования в ней – получение как можно большего количества знаний. В российском варианте плюс такой модели – обширная эрудиция, минус – устаревшие методы обучения, упор на запоминание и воспроизведение фактов, отрыв от жизни.
Вторая модель – идеологическая. В ней школа выполняет социальный заказ государства, выращивая для него хорошо управляемых граждан. Модель эта была с негодованием отвергнута в начале перестройки, но вдруг выяснилось, что вместе с водой выплеснули и ребенка: школа утратила воспитательные функции, граждане стали расти сами по себе и вырастать асоциальными. Именно поэтому в нынешней школе постоянно пытаются внедрить то основы православной культуры (хоть какие-то понятия об этике), то программы толерантности (надо же их научить жить друг с другом мирно), то полового воспитания (ведь реально же вешаются от сексуальной неграмотности), то психологии (надо понимать себя и других? – надо!), а то и вовсе какой-нибудь валеологии. А школа и родители отчаянно сопротивляются, видя во всем этом стремление взвалить на детские плечи совершенно немыслимый груз информации и промывку мозгов.
Третью модель условно назовем моделью развития ради будущего. В ней два подвида. Первый – личностный: школа должна развить личность, ее индивидуальные способности и таланты, обеспечить высокий культурный уровень. Отсюда – МХК и литература, кружки и внешкольные занятия, проектная деятельность, школьные театры и дискуссионные клубы, научные общества и т.п. Второй – практический: школа должна готовить ребенка к самостоятельной жизни в обществе и профессиональной деятельности. Именно поэтому в программе существуют такие задания, как заполнение квитанций на оплату электроэнергии на уроках физики, и такие курсы, как ОБЖ или обществознание. Именно в рамках этой модели широко обсуждались (и были благополучно похоронены) ключевые компетенции: навыки, обязательные для жизни и деятельности (осталось только обязательное преподавание английского и информатики).
Наконец, четвертая модель напрямую вытекает из практического варианта третьей; мы условно назовем ее моделью целесообразной эффективности. Главная ценность в этой модели – успешность. Цель образования – достижение успешности. Под успешностью ребенка понимается не его теоретическая готовность отправиться в самостоятельное плавание – трудоустраиваться, самореализовываться, избирать и быть избранным, понимать и быть понятым, – а совершенно конкретное поступление в Хороший Вуз. Задача школы – подготовить ребенка к поступлению в Хороший Вуз. А для поступления в Хороший Вуз надо хорошо сдать экзамены по трем-четырем предметам. Значит, цель обучения – подготовка к экзамену.
Теоретически хорошая школа должна сочетать в себе элементы всех моделей (да-да, и идеологической тоже). На практике в российской системе образования в единстве и борьбе противоположностей сосуществуют две модели: академическая и целесообразной эффективности, условно говоря – абсолютизированное знание ради абсолютизированной успешности. Отличительные черты этого гибрида – огромные объемы информации, большая нагрузка на ребенка и жесткий, репрессивный контроль за усвоением программы. Полностью игнорируются психологические и физиологические особенности ребенка, его потребность в разностороннем личностном развитии. Игнорируется и общественная потребность социализировать подрастающих граждан: не до этого.
Затратное дело
Когда задача школы трактуется именно как подготовка к четырем экзаменам, естественным образом возникают следствия. Первое – родительский спрос: как бы это рационализировать процесс подготовки? Слишком затратное дело – одиннадцать лет зубрить страшную кучу предметов ради четырех экзаменов. Значит, надо сосредоточиться на нескольких предметах: один точно русский, его сдавать, а остальные три? Как бы это знать наверняка? А надо пораньше выбрать сферу деятельности, вуз – и подобрать соответствующую школу. И вот родители идут к психологам с запросами профориентировать ребенка как можно раньше – чтобы не распылять сил понапрасну, а сосредоточиться на том, к чему ребенок способен: отдать его в математическую школу, в гуманитарный лицей, в биологический класс. Но структура интересов ребенка еще совершенно не ясна, и раннее профилирование не имеет смысла. Недаром и лицеи ведут набор с 7-го класса, и на профориентацию берут не раньше 13 лет – да и то рано. А родители хотят профориентировать чуть ли не с детсада: это вопрос дорогостоящих инвестиций.
Второе следствие – школы торопятся откликнуться на спрос. И вот уже в некоторых из них по факту сокращают часы преподавания предметов, которые «не сдавать»: да плевать на общее развитие, говорят родители, мы сами разовьем, вы, главное, предметы давайте, вы, главное, к ЕГЭ готовьте.
Третье следствие – волна общественного протеста против перекоса в целесообразную эффективность с обратным перекосом в академичность: раз в школе учат только те предметы, которые сдавать, значит, надо сдавать все! Вернуть экзамены по всем предметам! Ну, и ЕГЭ отменить, естественно, ибо в нем корень всех зол.
Подмена понятий
Между тем корень всех зол в другой области: в области подмены понятий, замены содержательных критериев образования формальными – оценками, корочками, дипломами. В рамках модели целесообразной эффективности и Хороший Вуз важен не столько потому, что дает фундаментальное или адекватное профессиональным потребностям образование, сколько потому, что он встраивает в определенную систему социальных связей, позволяет претендовать на высокооплачиваемые должности (бренд вместо квалификации). Это товар более сложный, чем просто пустая корочка поддельного диплома в переходе метро, но совершенно рядоположный: это явления одного рода – иметь, а не быть; казаться, а не быть.
Вузовскую систему еще больше, чем школьную, раздирает борьба двух упомянутых моделей. Академическая требует неспешной, вдумчивой передачи знаний, модель целесообразной эффективности – легкого и быстрого продвижения к успешности. Первая модель требует личного участия и временных затрат. Вторая велит заменить временные затраты денежными, а личное участие – делегированием полномочий и аутсорсингом. В свете такой «эффективности» жалобы на коррупцию в образовании просто уморительны: покупные оценки на экзамене, продажа рефератов, написание дипломов для выпускников за деньги своими же вузовскими сотрудниками – это не извращение системы, это сама система и есть. Традиционализм стремительно проигрывает веяниям современности, как всякое ручное производство проигрывает машинному. Между тем образование по самому своему смыслу дело штучное, ручное, личное и времязатратное; делегирование полномочий в нем было опробовано еще в XVII веке, как раз об этом снят фильм «Табачный капитан».
А отмазаться можно?
Когда модель целесообразной эффективности одерживает победу в умах, среднее образование как таковое теряет всякий смысл и сводится к изучению нескольких предметов в объеме, достаточном для сдачи экзамена; предполагается, что весь остальной «тюнинг» ребенка родители будут производить в другом месте за отдельные деньги. Правда, есть еще вариант Хорошей Школы – где можно будет купить весь желаемый набор «тюнинговых» услуг в одном месте. А массовая школа превращается в место дневного пребывания детей и принудительного их обучения набору сведений по нескольким предметам.
Эту трансформацию принято приписывать злым внешним силам: считается, что это происки империалистов, желающих поработить страну, или козни Минобрнауки, выполняющего заказ врага (или властей) по оглуплению населения.
Между тем все гораздо печальнее. Страна сама оглупляется с невиданной скоростью и сноровкой. Утрата смысла школьного образования, сокращение функций школы до репрессивного контроля над заучиванием фактов к экзаменам – это не столько следствие реформы, спущенной сверху, сколько закономерный ответ снизу на вызовы современности. Иного и нельзя ожидать в искривленной реальности, где ставится знак равенства между формой и содержанием, брендом и качеством, дипломом и образованием, школьной пятеркой и знанием предмета, потреблением и смыслом, улыбкой и счастьем, а единственной всенародной ценностью является успех в денежном выражении.
Каково же место родителей в этом процессе? А центральное. Их усилиями, их стремлением пропихнуть малюток на место под солнцем и движется весь этот чудовищный механизм. Диву даешься, с каким усердием и настойчивостью родители пресекают любые попытки школы научить детей хоть чему-нибудь, кроме мертвых правил и формул.
– Коллективные походы в театр ненавидел еще в детстве, мой ребенок туда не пойдет.
– Не надо их развлекать, спрашивайте с них строже!
– А почему вы домашнее задание не задаете?
– Почему вы им оценок не ставите? Вы ставьте! Ну, хоть звездочки там рисуйте, рожицы. А то они разбалуются так.
– Что за придурь – стенгазета? Ага, щас. Не будем мы ее рисовать.
– Фи, а без этой самодеятельности никак нельзя? Давайте им аниматоров пригласим!
– Мне не нужна внешкольная жизнь класса, внешкольную жизнь мой ребенок получает на дополнительных занятиях.
– Ну и зачем им эти стихи учить?
– А как-нибудь отмазаться от этих соревнований можно?
– Давайте я вам заплачy, но мой ребенок убирать территорию не будет.
– Ездить наш ребенок будет с семьей, а не с классом, тем более при таких бытовых условиях.
– Зачем эта театральная студия, у детей экзамены через год!
Тут речь даже не о ненавистных родителям с их детства принудительных внеклассных мероприятиях. Сейчас и на добровольной основе организовать почти ничего нельзя, ибо родители требуют от школы главного: давать предметных знаний больше, спрашивать жестче, на носу экзамены, и долой все, что от этого отвлекает.
Поэтому из школы капля за каплей уходит все живое: творческие устремления, желание бороться и умение побеждать, опыт преодоления трудностей, изобретательность, умение работать в коллективе (нет, невозможно не сбиться на новояз: опыт проектной работы, организационные навыки, лидерские качества, умение работать в команде). Уходит редкая возможность вместе сделать какое-то полезное дело – хоть расчистить берег речки в соседнем парке, хоть в детскую больницу с кукольным спектаклем съездить. Утекают последние возможности разбудить желание учиться, зажечь любопытство, воспитать гибкость и независимость ума. Да это все и не нужно, если цель – казаться, а не быть.
И дети это очень быстро понимают и перенимают.
Ирина Лукьянова
БЫТЬ ИЛИ КАЗАТЬСЯ?
23.04.2009
Главная проблема современной российской школы – смысложизненная: для чего она вообще нужна? Чему и зачем должна учить? От ответа на эти вопросы зависит и модель школы, которая существует в обществе
Родители и общество предъявляют к школе определенные требования. От них зависит, чему детей учат в школе. Проблема, однако, в том, что требования эти год от года становятся все дальше от целей и задач школьного образования и детских потребностей. Конечно, в родителях согласья нет – и что нравится одному, категорически неприемлемо для десяти других. Российское же общество ответа на этот вопрос не дало, и сегодня конкурируют несколько моделей школы.
Первая – почтенная, традиционная, ведущая свою родословную еще от средневековых схоластов и университетов академическая модель. Знание в ней обладает собственной, неоспоримой ценностью. Цель образования в ней – получение как можно большего количества знаний. В российском варианте плюс такой модели – обширная эрудиция, минус – устаревшие методы обучения, упор на запоминание и воспроизведение фактов, отрыв от жизни.
Вторая модель – идеологическая. В ней школа выполняет социальный заказ государства, выращивая для него хорошо управляемых граждан. Модель эта была с негодованием отвергнута в начале перестройки, но вдруг выяснилось, что вместе с водой выплеснули и ребенка: школа утратила воспитательные функции, граждане стали расти сами по себе и вырастать асоциальными. Именно поэтому в нынешней школе постоянно пытаются внедрить то основы православной культуры (хоть какие-то понятия об этике), то программы толерантности (надо же их научить жить друг с другом мирно), то полового воспитания (ведь реально же вешаются от сексуальной неграмотности), то психологии (надо понимать себя и других? – надо!), а то и вовсе какой-нибудь валеологии. А школа и родители отчаянно сопротивляются, видя во всем этом стремление взвалить на детские плечи совершенно немыслимый груз информации и промывку мозгов.
Третью модель условно назовем моделью развития ради будущего. В ней два подвида. Первый – личностный: школа должна развить личность, ее индивидуальные способности и таланты, обеспечить высокий культурный уровень. Отсюда – МХК и литература, кружки и внешкольные занятия, проектная деятельность, школьные театры и дискуссионные клубы, научные общества и т.п. Второй – практический: школа должна готовить ребенка к самостоятельной жизни в обществе и профессиональной деятельности. Именно поэтому в программе существуют такие задания, как заполнение квитанций на оплату электроэнергии на уроках физики, и такие курсы, как ОБЖ или обществознание. Именно в рамках этой модели широко обсуждались (и были благополучно похоронены) ключевые компетенции: навыки, обязательные для жизни и деятельности (осталось только обязательное преподавание английского и информатики).
Наконец, четвертая модель напрямую вытекает из практического варианта третьей; мы условно назовем ее моделью целесообразной эффективности. Главная ценность в этой модели – успешность. Цель образования – достижение успешности. Под успешностью ребенка понимается не его теоретическая готовность отправиться в самостоятельное плавание – трудоустраиваться, самореализовываться, избирать и быть избранным, понимать и быть понятым, – а совершенно конкретное поступление в Хороший Вуз. Задача школы – подготовить ребенка к поступлению в Хороший Вуз. А для поступления в Хороший Вуз надо хорошо сдать экзамены по трем-четырем предметам. Значит, цель обучения – подготовка к экзамену.
Теоретически хорошая школа должна сочетать в себе элементы всех моделей (да-да, и идеологической тоже). На практике в российской системе образования в единстве и борьбе противоположностей сосуществуют две модели: академическая и целесообразной эффективности, условно говоря – абсолютизированное знание ради абсолютизированной успешности. Отличительные черты этого гибрида – огромные объемы информации, большая нагрузка на ребенка и жесткий, репрессивный контроль за усвоением программы. Полностью игнорируются психологические и физиологические особенности ребенка, его потребность в разностороннем личностном развитии. Игнорируется и общественная потребность социализировать подрастающих граждан: не до этого.
Затратное дело
Когда задача школы трактуется именно как подготовка к четырем экзаменам, естественным образом возникают следствия. Первое – родительский спрос: как бы это рационализировать процесс подготовки? Слишком затратное дело – одиннадцать лет зубрить страшную кучу предметов ради четырех экзаменов. Значит, надо сосредоточиться на нескольких предметах: один точно русский, его сдавать, а остальные три? Как бы это знать наверняка? А надо пораньше выбрать сферу деятельности, вуз – и подобрать соответствующую школу. И вот родители идут к психологам с запросами профориентировать ребенка как можно раньше – чтобы не распылять сил понапрасну, а сосредоточиться на том, к чему ребенок способен: отдать его в математическую школу, в гуманитарный лицей, в биологический класс. Но структура интересов ребенка еще совершенно не ясна, и раннее профилирование не имеет смысла. Недаром и лицеи ведут набор с 7-го класса, и на профориентацию берут не раньше 13 лет – да и то рано. А родители хотят профориентировать чуть ли не с детсада: это вопрос дорогостоящих инвестиций.
Второе следствие – школы торопятся откликнуться на спрос. И вот уже в некоторых из них по факту сокращают часы преподавания предметов, которые «не сдавать»: да плевать на общее развитие, говорят родители, мы сами разовьем, вы, главное, предметы давайте, вы, главное, к ЕГЭ готовьте.
Третье следствие – волна общественного протеста против перекоса в целесообразную эффективность с обратным перекосом в академичность: раз в школе учат только те предметы, которые сдавать, значит, надо сдавать все! Вернуть экзамены по всем предметам! Ну, и ЕГЭ отменить, естественно, ибо в нем корень всех зол.
Подмена понятий
Между тем корень всех зол в другой области: в области подмены понятий, замены содержательных критериев образования формальными – оценками, корочками, дипломами. В рамках модели целесообразной эффективности и Хороший Вуз важен не столько потому, что дает фундаментальное или адекватное профессиональным потребностям образование, сколько потому, что он встраивает в определенную систему социальных связей, позволяет претендовать на высокооплачиваемые должности (бренд вместо квалификации). Это товар более сложный, чем просто пустая корочка поддельного диплома в переходе метро, но совершенно рядоположный: это явления одного рода – иметь, а не быть; казаться, а не быть.
Вузовскую систему еще больше, чем школьную, раздирает борьба двух упомянутых моделей. Академическая требует неспешной, вдумчивой передачи знаний, модель целесообразной эффективности – легкого и быстрого продвижения к успешности. Первая модель требует личного участия и временных затрат. Вторая велит заменить временные затраты денежными, а личное участие – делегированием полномочий и аутсорсингом. В свете такой «эффективности» жалобы на коррупцию в образовании просто уморительны: покупные оценки на экзамене, продажа рефератов, написание дипломов для выпускников за деньги своими же вузовскими сотрудниками – это не извращение системы, это сама система и есть. Традиционализм стремительно проигрывает веяниям современности, как всякое ручное производство проигрывает машинному. Между тем образование по самому своему смыслу дело штучное, ручное, личное и времязатратное; делегирование полномочий в нем было опробовано еще в XVII веке, как раз об этом снят фильм «Табачный капитан».
А отмазаться можно?
Когда модель целесообразной эффективности одерживает победу в умах, среднее образование как таковое теряет всякий смысл и сводится к изучению нескольких предметов в объеме, достаточном для сдачи экзамена; предполагается, что весь остальной «тюнинг» ребенка родители будут производить в другом месте за отдельные деньги. Правда, есть еще вариант Хорошей Школы – где можно будет купить весь желаемый набор «тюнинговых» услуг в одном месте. А массовая школа превращается в место дневного пребывания детей и принудительного их обучения набору сведений по нескольким предметам.
Эту трансформацию принято приписывать злым внешним силам: считается, что это происки империалистов, желающих поработить страну, или козни Минобрнауки, выполняющего заказ врага (или властей) по оглуплению населения.
Между тем все гораздо печальнее. Страна сама оглупляется с невиданной скоростью и сноровкой. Утрата смысла школьного образования, сокращение функций школы до репрессивного контроля над заучиванием фактов к экзаменам – это не столько следствие реформы, спущенной сверху, сколько закономерный ответ снизу на вызовы современности. Иного и нельзя ожидать в искривленной реальности, где ставится знак равенства между формой и содержанием, брендом и качеством, дипломом и образованием, школьной пятеркой и знанием предмета, потреблением и смыслом, улыбкой и счастьем, а единственной всенародной ценностью является успех в денежном выражении.
Каково же место родителей в этом процессе? А центральное. Их усилиями, их стремлением пропихнуть малюток на место под солнцем и движется весь этот чудовищный механизм. Диву даешься, с каким усердием и настойчивостью родители пресекают любые попытки школы научить детей хоть чему-нибудь, кроме мертвых правил и формул.
– Коллективные походы в театр ненавидел еще в детстве, мой ребенок туда не пойдет.
– Не надо их развлекать, спрашивайте с них строже!
– А почему вы домашнее задание не задаете?
– Почему вы им оценок не ставите? Вы ставьте! Ну, хоть звездочки там рисуйте, рожицы. А то они разбалуются так.
– Что за придурь – стенгазета? Ага, щас. Не будем мы ее рисовать.
– Фи, а без этой самодеятельности никак нельзя? Давайте им аниматоров пригласим!
– Мне не нужна внешкольная жизнь класса, внешкольную жизнь мой ребенок получает на дополнительных занятиях.
– Ну и зачем им эти стихи учить?
– А как-нибудь отмазаться от этих соревнований можно?
– Давайте я вам заплачy, но мой ребенок убирать территорию не будет.
– Ездить наш ребенок будет с семьей, а не с классом, тем более при таких бытовых условиях.
– Зачем эта театральная студия, у детей экзамены через год!
Тут речь даже не о ненавистных родителям с их детства принудительных внеклассных мероприятиях. Сейчас и на добровольной основе организовать почти ничего нельзя, ибо родители требуют от школы главного: давать предметных знаний больше, спрашивать жестче, на носу экзамены, и долой все, что от этого отвлекает.
Поэтому из школы капля за каплей уходит все живое: творческие устремления, желание бороться и умение побеждать, опыт преодоления трудностей, изобретательность, умение работать в коллективе (нет, невозможно не сбиться на новояз: опыт проектной работы, организационные навыки, лидерские качества, умение работать в команде). Уходит редкая возможность вместе сделать какое-то полезное дело – хоть расчистить берег речки в соседнем парке, хоть в детскую больницу с кукольным спектаклем съездить. Утекают последние возможности разбудить желание учиться, зажечь любопытство, воспитать гибкость и независимость ума. Да это все и не нужно, если цель – казаться, а не быть.
И дети это очень быстро понимают и перенимают.
Комментариев нет:
Отправить комментарий