"Да и самого явления «сорокалетних» будто бы не заметили. А это же было первое явление советской городской прозы, описывавшей новый городской русский народ послевоенного поколения"

Перемены
Беседа Игоря Манцова с литературным критиком Владимиром Бондаренко
Манцов: Мне кажется, наступило превосходное время - время дешифровки, время разгадок. Лет сорок, думаю - а это практически вся моя сознательная жизнь -собирался туман. Он густел и даже, я бы выразился, свирепел.
Кажется, туман начал рассеиваться. Это не значит, что жить, хе-хе, стало лучше и стало веселее, хотя смеяться приходится всё чаще; это значит, что окончился этап, что скончался сановитый Этап Этапович, а многочисленные родственники, друзья, знакомые, даже люди из прихожей и с кухни, то бишь дворня, получили доступ к телу, к секретным материалам, к мемуарам и завещанию усопшего. Я, например, спешно ознакомился. Вряд ли узнал много нового, зато подтвердил иные свои старинные интуиции.
В разговоре с Вами, Владимир, мне хочется проверить свои наблюдения, но также выяснить те обстоятельства, о которых я по возрасту и в силу своей провинциальной зашоренности представления до сих пор не имею.
Совершенно случайно прыгнула в руку книжка Анатолия Афанасьева «В городе, в 70-х годах» (М., 1976). Кто такой Анатолий Афанасьев?!
Через пару мгновений припомнил, что это автор из обоймы «сорокалетних», которых именно Вы в своё время, скажем так, склеили, объяснили, долгое время защищали от нападок. Маканин, Ким, Курчаткин, Проханов, Афанасьев – вот такой списочный состав у меня в памяти. Если что-то путаю, уточните.
Однако, прежде поясню, почему невзрачная, единственный раз (!) выданная вузовской библиотекой книжка полузабытого автора привлекла моё пристальное внимание и спровоцировала этот разговор.
Меня буквально потрясло то, что среди 16-ти вещей, включённых в сборник, кстати, с предисловием Юрия Трифонова, нет повести или рассказа с названием, вынесенным на обложку.
«Нич-чего себе!» - сказали мужики, то есть я сам и мой внутренний критик/оппонент, поначалу настойчиво требовавший невзрачно/непопулярную книжку проигнорировать. Да здесь не меньше чем концептуальный издательский ход!
В 1976-м году, в эпоху, когда доминировали и воспевались, скорее, почвенные ценности, издательство «Современник» словно бы наперекор – гнёт свою линию.
Неужели «В городе, в 70-х годах» - концепт и вызов?
Моё смелое предположение подтвердилось уже через минуту, когда невдалеке от афанасьевского дебютного сборника обнаружилась сходного оформления книга Владимира Маканина. Снова «Новинки «Современника», снова программное наименование, на этот раз «В большом городе».
1980-ый год издания, внутри три повести, называющиеся по-другому. Уже через час я написал Вам письмо с предложением о срочном разговоре и рад, что он вот прямо сейчас осуществляется.
Выходит, была сознательная попытка определённых социокультурных сил – сформировать значимую Образность Городского Типа, противопоставив её милой и уютной, но по сути бесперспективной и даже опасной образности почвенного происхождения?
Что Вы про это знаете и думаете? Извините за продолжительное вступление, однако, слишком уж всё, на мой взгляд, серьёзно, слишком требует разъяснений с подготовительными телодвижениями.
Бондаренко: Думаю, это был тот случай, когда количество переходит в качество. Вряд ли лидером в прозе «сорокалетних» было издательство «Современник», не меньше книг, посвященных той же городской теме, выходило и в «Советском писателе».
Не просто городской. Не случайно, эту прозу называли еще и амбивалентной. Общество двоилось и троилось. Думали одно, делали другое, говорили третье. Это тогда и кончился, по большому счету, век идеологий. Проза сорокалетних – это была не то что антисоветская, а просто первая несоветская проза. 
Когда её попробовали вывести из прозы старого поколения либералов, типа Юрия Трифонова, ничего не получилось. У старых либералов за спиной маячил «отблеск костра», ленинская идеология. Они, отрицая в чем-то идеологию брежневского времени, противопоставляли ей идеологию двадцатых годов. Как ни покажется парадоксальным, на этом была построена и вся концепция шестидесятничества, - на идеологии неоленинизма. Вспомним песенки Окуджавы про комиссаров в пыльных шлемах, вспомним «Коллег» и «Звездный билет» Аксенова с их отсылками к «комсомольцам-добровольцам», или же чекистские повести Гладилина.
Авторы «прозы сорокалетних» – Маканин, Киреев, Курчаткин, Афанасьев, ранний Личутин, Орлов, ранний Проханов – уже никакой идеологии не проповедовали, они писали жизнь, как она есть. В чем-то – физиологическая проза. 
Так как вышестоящие идеологи уже ни во что не верили, а ничего официально запрещенного сорокалетние не проповедовали, писатели эти не сразу, но всё-таки прорвались в литературу. Почему я назвал их тогда «сорокалетними»? Писать они стали, как и полагается, в 20-25 лет, но долго до книг не допускались, журналы их в упор не видели. И характерно, что большинство из них – Маканин, Киреев, Крупин, Михальский … – сами работали в крупнейших издательствах страны. Да и другие сотрудники издательств были из того же сорокалетнего поколения, с теми же самыми взглядами. Это не было заговором. Чисто физиологически подойдя к сорока годам, они стали во многом определять издательскую политику и печатать всю прозу сорокалетних, то есть по сути себя самих. Тем более, в текстах не было никакой идеологии, в том числе и антисоветской.
Вы правильно написали о закате почвеннической прозы. Это была мощная проза, но описывавшая уходящую натуру: последний поклон, последний обряд, последний быт. Они пели, по сути, могильные поминальные песни и молитвы. На такой прозе нового развития не будет. И потому уже среди самих почвенников и деревенщиков появились свои «сорокалетние»: Владимир Личутин, Владимир Крупин, дававшие все того же мятущегося, амбивалентного, не верящего ни во что человека.
К тому же вся деревня реальная именно тогда и уезжала в город. На переломе от Шукшина к Маканину и появился этот амбивалентный герой. Самым типичным его представителем я бы назвал Зилова из «Утиной охоты» Вампилова. Пустота не просто городского быта, а пустота нашего советского городского быта семидесятых годов.
Кстати, в этот клан «сорокалетних» по идеологии и стилистике я бы отнес и поздних исповедальщиков, типа Битова с его «Пушкинским домом», тут уж никакого отблеска костра не найдешь. Да и в «Москва-Петушки» Ерофеева мы видим все того же изверившегося, мятущегося, амбивалентного героя.
Читать дальше здесь