Трагедии с невидимым героем
Существует традиция (не абсолютная, впрочем, от нее есть отступления) рассказывать историю последней дуэли Пушкина в художественных произведениях с применением определенного приема. Прием состоит в том, что сам Пушкин почти все время за сценой или за кадром. Он может появиться вдалеке или мельком, не более. Приписанных ему автором поступков он не совершает и приписанных слов не произносит. Обо всем, что его касается, читатель или зритель узнает из слов и поступков других действующих лиц. Получается, что действие произведения - "Вокруг Пушкина", как называется также известный научно-популярный пушкиноведческий сборник.
Основал традицию Михаил Афанасьевич Булгаков своей пьесой, которую сам назвал "Александр Пушкин", но которая получила также название "Последние дни". Написана пьеса в 1934-1935 гг., впервые опубликована в 1955 г. Начинал работу Булгаков в соавторстве с В.В. Вересаевым по своей задумке, но позднее Вересаев отказался от соавторства - ввиду концептуальных расхождений. Интересно узнать характер этих разногласий (в изложении Елены Сергеевны Булгаковой): "Вересаев мечтал о сугубо исторической пьесе, требовал, чтобы все даты, факты, события были точно соблюдены. Булгаков был с этим, конечно, согласен. Но, по его мнению, этого было мало. Нужны были еще и фантазия художника, и его собственное понимание этих исторических фактов. Задумав пьесу, Булгаков видел возможность говорить на излюбленную тему о праве писателя на свой, ему принадлежащий взгляд на искусство и на жизнь." (Михаил Булгаков. Избранные произведения./Cост., предисл., коммент. В.И. Лосева. - Киев, Издательство художественной литературы "Дніпро", 1990, С.679). Так и хочется подытожить: "Мастер хотел угадывать".
Помимо пьесы Булгакова лично мне известны еще два произведения на ту же тему, использовавшие его прием: трагедия о смерти Пушкина без "актера в главной роли Пушкина". Это трагедия Николая Доризо "Третья дуэль" (1963-1982 гг., именно она была первой пьесой о гибели Пушкина, которую я прочла) и известный фильм "Последняя дорога" (режиссер Леонид Менакер, сценаристы Леонид Менакер, Яков Гордин, "Ленфильм", 1986 г., премьера 1987 г.) Состав действующих лиц, их характеры, трактовка событий во всех трех произведениях отличаются, иногда сильно: кто рассылал "дипломы рогоносца"? виновата ли и в чем именно жена? какова роль власти, Николая I, корпуса жандармов? - на все эти вопросы могут предлагаться ответы различные. Но сам прием "о Пушкине - без Пушкина" сохранен. Поступать так, на мой взгляд, можно с одной из двух целей - или подражать Булгакову или, - что не менее возможно - с ним полемизировать.
О том, насколько достоверно отражены во всех этих произведениях исторические события, я говорить не буду - за недостатком знаний и полномочий. А вот о самих произведениях хочу распространиться.
Прежде всего, то, что во всех этих трагедиях, начиная с булгаковской, нет "главной роли Пушкина", вовсе не означает, что в них Пушкин отсутствует, даже, как говорят, "блистательно" - чтобы быть золотом, блестеть не обязательно. :-) Он слишком много присутствует - больше, чем выражает портрет. Он лицо, определяющее и действие, и эпоху - недаром Булгаков, не выведя Пушкина среди персонажей, всю трагедию назвал его именем - лицо действующее, но вблизи невидимое. Все персонажи, как бы они лично не относились к рабу Божию Александру Сергееву Пушкину, которого "в журналах звали поэтом, а в лакейских сочинителем," находятся под воздействием его слова и его неупорядоченной жизни, другое дело, нравится им это или нет. Присутствует он так, как воздух -из других кто-то им лишь и дышит, кто-то задыхается.
Поэтому мне, да и не только мне, пришла в голову мысль, что Михаил Афанасьевич пошел на смелую инициативу и изобразил Александра Сергеевича как Бога - незримого и вездесущего. Бога убивают и хоронят, а он оказывается бессмертным.
Затем, во всех трех произведениях с таким художественным приемом появляется (не ругайтесь) что-то от детектива типа "Восточный экспресс": есть убитый, ищем виноватого, кто виноват? - "широкий круг лиц". Почти все. Невиновные оказались слишком слабы, чтобы предотвратить несчастье. Но только здесь не игра-угадайка с криминалом и умным сыщиком, а философская трагедия об утрате и вине. Посмотрите со стороны на людей - свидетелей и участников непредотвращенной трагедии. Она казалась личной, оказалась еще и национальной.
Затем - еще один важный эффект так построенного рассказа о смерти Пушкина, на мой взгляд, состоит в том, что он вполне и с особой выразительностью ставит зрителей (а отчасти и авторов) в положение судей-потомков и, кстати, между делом позволяет проверить, насколько потомки надменные. Зал смотрит на персонажей пьесы с огромной вершины, именуемой будущим. Сверху вниз глядя, зрителям легко забыть, что на эту вершину их вознесло могущественное Время, в большей мере нежели их собственная прозорливость и добродетели. В отличие от персонажей пьесы люди будущего с самого начала знают, чем здесь дело закончится, и какого масштаба утрата - смерть Пушкина, то есть - насколько близоруки оказались современники, допустив его последнюю дуэль. Так как, в еще одно отличие от персонажей-современников, зрители-потомки свободны от необходимости видеть в Пушкине сначала внешнее, случайное и наносное. В этих спектаклях потомки призываются с полным основанием быть не только зрителями, но и судьями исторического высшего суда - роль по внешности приятная, по сущности неприятно ответственная. Для потомков велик соблазн во время действия протянуть руку и провозгласить: "Какие же все они недалекие сволочи и сволочные идиоты!" (Возможно, некоторые потомки подразумевают, что сами в той же ситуации и не будучи умны задним умом вели бы себя совсем иначе). Соблазн велик и привлекателен, и уберечь от такого жеста может разве что зеркало - своевременный взгляд на себя со стороны. Мне снова вспоминается рассказ одного очень известного актера, кстати, исполнителя роли главного гада в "Последней дороге", о том, как он из своей гримерки перед спектаклем видел зрителей, идущих в театр смотреть на очень нехорошего человека.
Суд истории необходим и неизбежен. Но он же - неизменно повторяющийся страшненький тест для судей "что есть справедливость и милосердие?" Их, а не чужие.
Это было - об общем, теперь - о некоторых отличиях. Определяя главную тему каждой из трех трагедий, я поступлю так: для пьесы Булгакова это будет тема бури, для пьесы Доризо - тема антигероя, а для "Последней дороги" - разумеется, тема "зимней дороги", пути того самого человека к смерти и после нее - к свободе от смерти.
Буря, конечно же, из пушкинских стихов, которыми в трагедии Булгакова наполнен воздух, живущее слово - та самая буря, которая "мглою небо кроет, Вихри снежные крутя..." Сначала это буря вокруг квартиры на Мойке, с первого взгляда как будто спокойной... Долги, шпионы, сплетни, разрушенный брак, насмешки, интриги, мелочно-придирчивое двусмысленное внимание императора, неумная забота друзей (Жуковского)...Все вместе - назойливо-кружащая злобная буря. Потом она переходит в новое качество - волнующаяся толпа у дверей. (Что же все они пришли слишком поздно?) А еще потом - словно сам Пушкин, дух-ветер, вышедший из плоти, обрел свою полную силу и превратился в непрекращающуюся бурю:
"С м о т р и т е л ь ш а. Да ведь теперь-то он помер, теперь-то вы чего же за ним?..
Б и т к о в. Во избежание!...Помер! Помереть-то он помер, а вон видишь, ночью, буря, столпотворение, а мы по пятьдесят верст, по пятьдесят верст...Вот тебе и помер! Я и то опасаюсь, зароем мы его, а будет ли толк? Опять, может, спокойствия не настанет?..
С м о т р и т е л ь ш а. А может, он оборотень?
Б и т к о в. Может, и оборотень."
Пушкинскую пьесу Булгакова можно, наверное, назвать коми-трагедией. Многие "светские" персонажи - Салтыков со своими книгами и шкафами, его сыновья - дружные молчаливые преображенцы, Долгоруков, который "от счастья давится", помпезный и расчувствовавшийся Николай, мелодраматичные Наталья Николаевна и Дантес, соглядатай Битков, впоследствии раскаявшийся, - выглядят поначалу смешными, унижающе смешными. И такими они оставались бы, если бы не знать, что дальше будет - а так они становятся страшными. (Исключая Биткова, который жалок и вдруг становится величественен - как "Санчо Панса поневоле").
Михаил Афанасьевич Булгаков принадлежит к тем авторам, которые беспощадно расправляются с Натальей Николаевной. Я думаю, что делает он это не "в силу традиции" и из-за книги Щеголева, а по собственному убеждению: сестры Гончаровы, Наталья и Александра для него - это вариант сестер Бежар, Арманды и Мадлены. Лично мне такой подход не нравится. Одна из причин в том, что ударяя пушкинскую жену даже и из огромной всепоглощающей любви к ее мужу, мы вольно или невольно попадаем по самому Пушкину. Другая причина сугубо женски-субьективная, однако я предпочитаю высказать и ее: мне кажется, я могу себе представить, насколько непросто быть женой дон Гуана. Даже если этот мужчина - единственный и великолепный, и даже если он тебя любит, но заслуженная гуанская слава его - все равно за ним. А преданную Магдалину, которая посвятила бы себя служению ему и запретила бы себе ревность, он в жены не взял бы.
(Наглая Валя воображает разговор:
- Ну можно ли, уважаемый Мастер, пытаться вызвать у зрителей осуждение к женщине за фразу: "Почему никто ни разу не спросил меня, счастлива ли я?" При том, что она умолила родителей дать свое согласие на этот брак, и кричала от мук рождения его детей. Извините, пожалуйста, но малопроницательно это как-то при Вашем уме и таланте.
- Натурально, она рожала. И он ее любил. Но только для некоторых женщин счастье бывает в любви самозабвенной. А эта не в свой воз впряглась, а после плакалась. И не навязывайте мне своей проницательности, девица).
Одна из целей, если не главная цель пьесы Николая Доризо "Третья дуэль" - показать другой образ Натальи Николаевны, который вызвал бы зрительское сочувствие, более того - зрительское уважение. Ко времени окончания этой пьесы для "пересмотра отношения к жене поэта" появились научные и документальные основания - работы И.М. Ободовской и М.А. Дементьева по материалам гончаровского архива. Образ Натальи Николаевны в этой пьесе очень соответствует этим исследованиям. Пьеса Доризо в стихах иногда с рифмами, иногда - без, в ней цитируются Пушкин, Грибоедов и Лермонтов, и Наталья Николаевна порой говорит цитатами из своих опубликованных писем, переложенных стихами. Она вовсе не влюблена в Дантеса и не объяснялась с ним (соответствующие письма Дантеса Геккерну Ободовская и Дементьев считают написанными нарочно с чужого голоса и еще одним из звеньев интриги против Пушкина, его травли), она не бальная кукла и не стервозная хозяйка, практицизм которой столь резко контрастирует с непрактичностью мужа, а скорее здравомыслящая женщина, которая понимает, что, как ни тяжело по обязанности находиться при дворе, в деревню сейчас уехать они не могут: "Дом к детям не готов. Да и царя разгневаем отъездом". Ее встречи с Дантесом в обществе - результат не ее желания, а неумелых потуг сестры Катеньки, которая таким образом имеет жалкую возможность видеться с Дантесом сама. Услышав от Дантеса предложение тайных свиданий, Наталья Николаевна решительно заявляет, что не желает более общаться с ним. Дантес сам пристает к ней то в доме Полетики, то на людях, и Натали становится жертвой светских сплетен и подставы. Люди видят не то, что есть, а то, что они хотят видеть. Недостаток такой Натальи Николаевны в том, что ей недостает воображения предвидеть чужую подлость - при декларируемом здравомыслии.
У Доризо Наталья Николаевна произносит длинный, основанный на цитатах из "Онегина" и своих письмах, монолог о том....почему и о чем она молчит.
"Их, как алхимиков, влечет секрет
Молчанья моего: ведь золото - молчанье.
Так в чем секрет, привлекший их вниманье?
В чем мой секрет?
В том,
что секрета нет.
Себя высказывать неловко мне при всех,
Молчу
без притязаний на успех.
Пауза.
В своих сужденьях, может, я наивна,
Но мысль, как плоть, стыдливой быть должна,
Мысль радостна, когда она интимна,
Когда лишь сердцу близкому доверена она.
Ну а моей душе
И моему уму,
Поверь мне,
Есть довериться кому!
Чтоб каждый мог тебя легко прочесть,
Порою только ради любопытства,
В подобной наготе духовной есть
Какое то тщеславное бесстыдство.
Блистать умом в салонах знатных
Для этих глаз завистливых и жадных...
И кто сочувствие окажет? Лицемеры,
Завистники, ловцы своей карьеры.
Да, я молчу в придворном их кругу.
О чем молчу?
О том, что мужа я люблю.
Но разве говорить об этом можно?
Сказал - и обеднил любовь свою.
Да и звучат такие речи как-то ложно."
Какая стыдливая Мадона! Но этот монолог - вариация на тему письма, правда, написанного в 1849 г. второму мужу П. Ланскому:
«У сердца есть своя стыдливость. Позволить читать свои чувства мне кажется профанацией. Только Бог и немногие избранные имеют ключ от моего сердца».
Далее следует другая переложенная стихами цитата:
"О чем молчу? О том, что по ночам
Мой муж не может спать.
А ведь ему работать надо.
Порой мне страшно от его блуждающего взгляда,
Как будто смерть свою он ищет сам.
Кому о том скажу,
Его врагам?"
"Я тебе откровенно признаюсь, что мы в таком бедственном положении, что бывают дни, когда я не знаю как вести дом, голова у меня идет кругом. Мне очень не хочется беспокоить мужа всеми своими мелкими хозяйственными хлопотами, и без того я вижу, как он печален, подавлен, не может спать по ночам, и, следственно, в таком настроении не в состоянии работать, чтобы обеспечить нам средства к существованию: для того, чтобы он мог сочинять, голова его должна быть свободна". (Отрывок из письма Н.Н. Пушкиной брату Дмитрию, июль 1836 г.)
В качестве выразителя авторской точки зрения здесь выступает издали обожающий Пушкина молодой и гениальный поэт Михаил Юрьев (о ком вы подумали?), который вслух опровергает мнение светской черни, восхищается красавицей-Пушкиной ("Они родились друг для друга. Есть в этом высший смысл и высший идеал") и даже предвидит, что "хула о ней останется в веках". И даже главный злодей Геккерен, та самая гнусная сводня, служит оправданию Натальи Николаевны, когда заявляет своему Жоржу:
"Я знаю, что любой ваш разговор,
Весь твой любовный сумасшедший вздор
Она передает дословно мужу. (...)
Одно всего важнее для него:
Чтоб с ним она была предельно откровенной.
Ведь откровенность - думал ты о сем? -
Да, откровенность до конца во всем
Никак не вяжется с обманом и изменой".
Что же до всех обстоятельств, повлекших дуэль и смерть, в совокупности, то у Булгакова они изображены как цепочка ненавистей, частью небрежных, частью умышленных ударов по живой мишени, причем непосредственное участие принимает озлобленная против Пушкина "мирская власть": "Извольте послать на место дуэли...Примите во внимание - место могут изменить". В пьесе Доризо все проще: интригой движет маниакальная ненависть Идалии Полетики, интригу допускает и развивает "свет", по причине нелюбви к Пушкину и желания развеять светскую скуку.
А "засада" пьесы Доризо в том, что главным действующим лицом-мужчиной в ней оказывается...Заявлен-то Пушкин, по словам автора "главное действующее лицо посвященной ему трагедии". Но посвятить трагедию лицу еще мало, чтобы это лицо действовало. В этой пьесе Пушкин много обсуждается, раз появляется вдалеке. Но самым бурно действующим лицом становится Дантес. "Пародийный романтик", так сказать, "опустившийся". Патетика, доводящая до абсурда. Тип человека, который любит разыгрывать большие страсти по причине внутренней пустоты. Он влюблен (забавно: автор "Третьей дуэли" Николай Доризо также автор слов знаменитой песни "Парней так много холостых, А я люблю женатого"), но он малодушен. После свадьбы с нелюбимой Екатериной ему прислали анонимку, что он "трус", и он умирает от страха, что это правда. Он под пятой у дьявольского Геккерена до такой степени, что по его наущению соглашается отправить свою дочь в сумасшедший дом. Бурные проявления антигероя в положении "бой с тенью" занимают значительное место в этой пьесе. Я думаю, что в известной степени "Третью дуэль" можно рассматривать как реплику-перевертыш пушкинской повести "Выстрел". Сильвио оставил свой выстрел до того времени, когда у его противника будет желание жить. Подобно этому судьба оставила "выстрел", который должен был мучительно поразить Дантеса, до времени его благополучия: "третья дуэль" состоялась тогда, когда Дантеса возненавидела дочь.
Фильм "Последняя дорога" куда ближе к пьесе Булгакова, но все-таки не буквально по ней сделан. Утверждать, что это экранизация булгаковской пьесы или указывать "Александра Пушкина" в качестве непосредственной основы для сценария означало бы приписывать Михаилу Афанасьевичу некоторые вещи, которых он не писал. (И долго продлилась бы эта путаница). В фильме есть измененные, но легко узнаваемые цитаты из пьесы - например, разговор Жуковского с Александрой Гончаровой прямо в день (и во время) дуэли о том, что Пушкин камер-юнкерский мундир не носит, с несколько измененной без вреда для смысла фразой Жуковского о том, что нельзя "искушать" власть. Но есть целые новые эпизоды, другие персонажи, изменения в трактовке характеров. Должно быть, справедливее всего был бы титр, что фильм снят "с использованием идеи М.А. Булгакова", или что-то в таком роде.
Начинается фильм с почти точного изображения в кадре отрывка из одной онегинской строфы, которая мне почему-то очень нравится.
"Еще амуры, черти, змеи
На сцене скачут и шумят;
Еще усталые лакеи
На шубах у подъезда спят;
Еще не перестали топать,
Сморкаться, кашлять, шикать, хлопать;
Еще снаружи и внутри
Везде блистают фонари;
Еще, прозябнув, бьются кони,
Наскуча упряжью своей,
И кучера, вокруг огней,
Бранят господ и бьют в ладони —
А уж Онегин вышел вон;
Домой одеться едет он."
Вот так и в фильме кучера вокруг огней ждут своих господ - не из театра, а с придворного бала. Потом снова будут огни и ночное ожидание - возле дома на Мойке. Тема бури вокруг дома из пьесы Булгакова в фильме словно превращается в злой самоуверенный вальсик: под него продолжается в ночь после дуэли петербургский бал.
В пьесе Булгакова есть фигура "обращенного врага" - Биткова, который под видом часового мастера секретно наблюдал в квартире Пушкина, а сам, как это выясняется слишком поздно, подпал под его обаяние. Этот образ перешел в фильм "Последняя дорога", где над ним произвели арифметические действия: объединили в один два персонажа пьесы Булгакова - Биткова и дававшего Пушкину в долг под проценты отставного подполковника Шишкина (Михаил Глузский), а кроме того в фильме появился наивный, но поддающийся перевоспитанию опытом однополчанин Дантеса корнет Чичерин (Сергей Жигунов). Оба эти лица начинают свои роли как пушкинские неприятели: корнет поддерживает общие сплетни, Шишкин приходит требовать уплаты долга в безнадежно задолжавший дом. Оба оканчивают тяжким сожалением о покойном и поминают его втроем с Жуковским. Глузский-Шишкин особенно силен. Видимо, на место булгаковского императора Николая в фильме заступил министр граф Уваров, который по фильму имеет еще одну причину недолюбливать Пушкина- зависть: Жуковский некогда плакал над его стихами, но Уваров пошел "служить порядку" и задавил в себе поэта.
В фильме произошло возвращение к образу "отрицательной жены", но в сравнении с пьесой плоха она по-другому: у Булгакова Наталья Николаевна влюблена в Дантеса, а в фильме "Последняя дорога" она говорит, что позволяет себе только игру, пока не стала старухой. Дантес же замечает, что любить она может только себя. Ему, впрочем, "было весело подле нее". Но при этом надменная фраза такой Натали "Пушкин молодость свою провел очень бурно. Да и теперь не остыл" не противоречит известному и при всей свой жесткости - как ни неприятно это заметить - это приемлемое объяснение ее бального кокетства. (Если только зритель настроен принимать от нее какие-то объяснения). Очень заметно развит в фильме образ Дубельта, начальника штаба корпуса жандармов (Андрей Мягков). Это "грустный умный службист", напоминающий эпизод Олега Даля в фильме "Звезда пленительного счастья". Настоящее значение происходящего он вполне понимает, тайно сожалеет, однако исполняет свои служебные функции.
Все же самое главное отличие между пьесой и фильмом не в этом. В пьесе Булгакова с самых первых ее слов, когда Битков начинает искренне восхищаться впервые услышанными стихами, понятно, что главный герой - величина неотрицаемая. То есть отрицать ее можно, но для того, чтобы выставить себя перед зрителями в нелепом смехотворном виде (завтрак у Салтыковых) и сигнализировать зрителю, что ты - враг. Фильм "Последняя дорога" построен не столько на показе "среды", в которой оказался герой и которая привела его к гибели, сколько на развитии отношения окружающих к герою.
У остепенившихся служащих поэтов Жуковского и Вяземского есть еще один друг. Этот друг - Божеское Наказание, вечный источник беспокойства и абсолютно неуправляемая в высшей степени безалаберная личность. Никто в целом мире не в состоянии уберечь его от проблем, ибо он сам себе создает проблемы. На него не действуют ни возраст, ни семья. Жуковский и Вяземский его любят - к тому же, у него великий поэтический дар - но оба они устали от его проблемной изобретательности. Видимо, из-за очарования неисправимого повесы ему сочувствуют и при всех обстоятельствах стоят за него горой некоторые особо добродетельные женщины: княгиня Вера Вяземская и Александра Гончарова. Но благоразумные друзья уже не в силах прислушиваться к женским доводам. Все будет попусту, сколько не хлопочи! Так и получается, что герой все время в чем-то виноват. И в том, что смуту сеет, и в том, что оскорбил неприкосновенную личность голландского посланника. И в том, что женился, и в том, что хорошо погулял. И в том, что положенный по службе мундир не надевает. И в том, что секунданты Данзас с Д'аршиаком составили ему заведомо смертельные дуэльные условия - сам ведь сказал: "Чем кровавее, тем лучше!"
"Данзас: У нас в подобных случаях ставят на шести шагах.
Д'аршиак: Убийство?
Данзас: С Пушкиным шутить накладно."
Дуэль. На Мойку привозят раненого. И вот уже дворня судачит: "Кто наш барин?" Сам царь прислал ему своего лекаря, и народ собирается у дома... Сама же трагедия объяснена проще некуда: "Теснили его, теснили, так он - напролом..."
Борясь с болью, раненый неожиданно проявляет чудеса личного мужества: "Редкий солдат такую рану терпит. Натура!"
А по его смерти не только происходит "нравственное перерождение" Чичерина и Шишкина, сторонних людей в жизни Пушкина и случайных наблюдателей развязки, но и тон разговоров ближайшего окружения меняется. Теперь обвиняют не покойника - себя. Жена страдает и тщетно пытается убедить всех, начиная с себя самой, что не виновата, Вяземский плачет вслед гробу - мог спасти, но не уберег...Возмущение Жуковского: "Умнейший муж России, а его за буйного мальчика держали..." "Талант шекспировский"...И закрывающие весь поток поздних раскаяний слова Шишкина: "Не убьем - не пожалеем. Так-то..."
То, что Шишкин, Чичерин и Жуковский втроем пьют за упокой - печальный символ национального единства в скорби. Прозрели и свои, и чужие, но свои были слепы, как чужие.
При жизни - неудобнейший балбес, по смерти - непоправимая утрата. То и другое - в глазах одних и тех же людей. Эту тему "Последней дороги" я хочу применить для долгожданного вывода.
Для всех этих трех произведений о последней дуэли общее, что Пушкин изображен в них невидимым, но все наполняющим собою как Бог - или по крайней мере как лицо самое значительное. В глазах зрителя - очевидно доминирующее надо всеми и придающее всему действу смысл, которого другие участники, возможно, и не понимают.
Все эти три произведения созданы спустя долгое время после смерти Пушкина. Тем сильнее их контраст с теми, которые созданы до его смерти, и где эта дуэль (во всяком случае - трагическая гибель или такая опасность) отчасти "предсказана", чаще всего им самим. В них похожая история (или какой-то ее эпизод, мотив) связана или не с главным героем, или с "проказником", человеком очевидно несерьезным, для "канонизации" не подходящим. Или же в них подчеркнуто, как легко подчас шутка оборачивается гибелью.
Пушкинским автопортретом считают дон Гуана. О нем людям порядочным положено говорить, что он безбожник, мерзавец, безбожный развратитель и сущий демон. Здесь некоторое преувеличение, но все же дон Гуан - это повеса и сорванец свыше обычного масштаба.
Другое дело - Вова Ленский, но он, увы, не главный герой романа, и к тому же "голос автора" подшучивает над ним до самой его гибели.
Граф из "Выстрела" как будто весь из одних достоинств, но он не так интересен, как Сильвио. Озлобленный Сильвио говорит о нем, как об обидном шутнике: "Маше всё еще не верилось. "Скажите, правду ли муж говорит? — сказала она, обращаясь к грозному Сильвио,— правда ли, что вы оба шутите?"— „Он всегда шутит, графиня,— отвечал ей Сильвио;— однажды дал он мне шутя пощечину, шутя прострелил мне вот эту фуражку, шутя дал сейчас по мне промах; теперь и мне пришла охота пошутить..." С этим словом он хотел в меня прицелиться... при ней!"
Иногда у слишком серьезного дела может быть шуточная прелюдия. "Капитанская дочка". Гринев и Швабрин будут драться на дуэли, но прежде вынуждены для вида пройти процедуру мирного урегулирования у комендантши Василисы Егоровны. ("Палашка, отнеси эти шпаги в чулан. Петр Андреич! Этого я от тебя не ожидала. ") Не правда ли, похожа на это будет совсем не смешная история с нарушенным обещанием императору?
А еще - непушкинское, но довольно точное нечаянное предсказание обстоятельств той же дуэли в третьем акте "Ромео и Джульетты" Шекспира. Что за жуткий скабрезник этот Меркуцио! И тот, оказывается, - "благородный дух, Презревший слишком рано эту землю". (Даже звучит похоже: "Солнце нашей поэзии закатилось!" "Пушкин скончался посредине своего великого поприща..." Кстати, до чего любопытная шутка: Меркурий - проказник, но он - бог. И по преданию изобретатель письменности).
Я без всякого злорадства предполагаю, что если бы в комнату, где собралось бы сто восторженных почитателей Александра Сергеевича, вдруг вошел он, не таким, как на знаменитых портретах - лысый после болезни, или в длинной красной рубашке, или заросший бакенбардами, как бородой - из ста его сразу узнали бы от силы десять человек. Но я предполагаю также, что в комнате, где собралось бы сто его недоброжелателей и любителей смаковать недостатки его характера, узнавших оказалось бы еще меньше.
Думаю также, что примерно те же подсчеты годятся и для поклонников и недругов других великих чудаков.
Это очень тяжело. Но давайте не будем надменными судьями.
Основал традицию Михаил Афанасьевич Булгаков своей пьесой, которую сам назвал "Александр Пушкин", но которая получила также название "Последние дни". Написана пьеса в 1934-1935 гг., впервые опубликована в 1955 г. Начинал работу Булгаков в соавторстве с В.В. Вересаевым по своей задумке, но позднее Вересаев отказался от соавторства - ввиду концептуальных расхождений. Интересно узнать характер этих разногласий (в изложении Елены Сергеевны Булгаковой): "Вересаев мечтал о сугубо исторической пьесе, требовал, чтобы все даты, факты, события были точно соблюдены. Булгаков был с этим, конечно, согласен. Но, по его мнению, этого было мало. Нужны были еще и фантазия художника, и его собственное понимание этих исторических фактов. Задумав пьесу, Булгаков видел возможность говорить на излюбленную тему о праве писателя на свой, ему принадлежащий взгляд на искусство и на жизнь." (Михаил Булгаков. Избранные произведения./Cост., предисл., коммент. В.И. Лосева. - Киев, Издательство художественной литературы "Дніпро", 1990, С.679). Так и хочется подытожить: "Мастер хотел угадывать".
Помимо пьесы Булгакова лично мне известны еще два произведения на ту же тему, использовавшие его прием: трагедия о смерти Пушкина без "актера в главной роли Пушкина". Это трагедия Николая Доризо "Третья дуэль" (1963-1982 гг., именно она была первой пьесой о гибели Пушкина, которую я прочла) и известный фильм "Последняя дорога" (режиссер Леонид Менакер, сценаристы Леонид Менакер, Яков Гордин, "Ленфильм", 1986 г., премьера 1987 г.) Состав действующих лиц, их характеры, трактовка событий во всех трех произведениях отличаются, иногда сильно: кто рассылал "дипломы рогоносца"? виновата ли и в чем именно жена? какова роль власти, Николая I, корпуса жандармов? - на все эти вопросы могут предлагаться ответы различные. Но сам прием "о Пушкине - без Пушкина" сохранен. Поступать так, на мой взгляд, можно с одной из двух целей - или подражать Булгакову или, - что не менее возможно - с ним полемизировать.
О том, насколько достоверно отражены во всех этих произведениях исторические события, я говорить не буду - за недостатком знаний и полномочий. А вот о самих произведениях хочу распространиться.
Прежде всего, то, что во всех этих трагедиях, начиная с булгаковской, нет "главной роли Пушкина", вовсе не означает, что в них Пушкин отсутствует, даже, как говорят, "блистательно" - чтобы быть золотом, блестеть не обязательно. :-) Он слишком много присутствует - больше, чем выражает портрет. Он лицо, определяющее и действие, и эпоху - недаром Булгаков, не выведя Пушкина среди персонажей, всю трагедию назвал его именем - лицо действующее, но вблизи невидимое. Все персонажи, как бы они лично не относились к рабу Божию Александру Сергееву Пушкину, которого "в журналах звали поэтом, а в лакейских сочинителем," находятся под воздействием его слова и его неупорядоченной жизни, другое дело, нравится им это или нет. Присутствует он так, как воздух -из других кто-то им лишь и дышит, кто-то задыхается.
Поэтому мне, да и не только мне, пришла в голову мысль, что Михаил Афанасьевич пошел на смелую инициативу и изобразил Александра Сергеевича как Бога - незримого и вездесущего. Бога убивают и хоронят, а он оказывается бессмертным.
Затем, во всех трех произведениях с таким художественным приемом появляется (не ругайтесь) что-то от детектива типа "Восточный экспресс": есть убитый, ищем виноватого, кто виноват? - "широкий круг лиц". Почти все. Невиновные оказались слишком слабы, чтобы предотвратить несчастье. Но только здесь не игра-угадайка с криминалом и умным сыщиком, а философская трагедия об утрате и вине. Посмотрите со стороны на людей - свидетелей и участников непредотвращенной трагедии. Она казалась личной, оказалась еще и национальной.
Затем - еще один важный эффект так построенного рассказа о смерти Пушкина, на мой взгляд, состоит в том, что он вполне и с особой выразительностью ставит зрителей (а отчасти и авторов) в положение судей-потомков и, кстати, между делом позволяет проверить, насколько потомки надменные. Зал смотрит на персонажей пьесы с огромной вершины, именуемой будущим. Сверху вниз глядя, зрителям легко забыть, что на эту вершину их вознесло могущественное Время, в большей мере нежели их собственная прозорливость и добродетели. В отличие от персонажей пьесы люди будущего с самого начала знают, чем здесь дело закончится, и какого масштаба утрата - смерть Пушкина, то есть - насколько близоруки оказались современники, допустив его последнюю дуэль. Так как, в еще одно отличие от персонажей-современников, зрители-потомки свободны от необходимости видеть в Пушкине сначала внешнее, случайное и наносное. В этих спектаклях потомки призываются с полным основанием быть не только зрителями, но и судьями исторического высшего суда - роль по внешности приятная, по сущности неприятно ответственная. Для потомков велик соблазн во время действия протянуть руку и провозгласить: "Какие же все они недалекие сволочи и сволочные идиоты!" (Возможно, некоторые потомки подразумевают, что сами в той же ситуации и не будучи умны задним умом вели бы себя совсем иначе). Соблазн велик и привлекателен, и уберечь от такого жеста может разве что зеркало - своевременный взгляд на себя со стороны. Мне снова вспоминается рассказ одного очень известного актера, кстати, исполнителя роли главного гада в "Последней дороге", о том, как он из своей гримерки перед спектаклем видел зрителей, идущих в театр смотреть на очень нехорошего человека.
Суд истории необходим и неизбежен. Но он же - неизменно повторяющийся страшненький тест для судей "что есть справедливость и милосердие?" Их, а не чужие.
Это было - об общем, теперь - о некоторых отличиях. Определяя главную тему каждой из трех трагедий, я поступлю так: для пьесы Булгакова это будет тема бури, для пьесы Доризо - тема антигероя, а для "Последней дороги" - разумеется, тема "зимней дороги", пути того самого человека к смерти и после нее - к свободе от смерти.
Буря, конечно же, из пушкинских стихов, которыми в трагедии Булгакова наполнен воздух, живущее слово - та самая буря, которая "мглою небо кроет, Вихри снежные крутя..." Сначала это буря вокруг квартиры на Мойке, с первого взгляда как будто спокойной... Долги, шпионы, сплетни, разрушенный брак, насмешки, интриги, мелочно-придирчивое двусмысленное внимание императора, неумная забота друзей (Жуковского)...Все вместе - назойливо-кружащая злобная буря. Потом она переходит в новое качество - волнующаяся толпа у дверей. (Что же все они пришли слишком поздно?) А еще потом - словно сам Пушкин, дух-ветер, вышедший из плоти, обрел свою полную силу и превратился в непрекращающуюся бурю:
"С м о т р и т е л ь ш а. Да ведь теперь-то он помер, теперь-то вы чего же за ним?..
Б и т к о в. Во избежание!...Помер! Помереть-то он помер, а вон видишь, ночью, буря, столпотворение, а мы по пятьдесят верст, по пятьдесят верст...Вот тебе и помер! Я и то опасаюсь, зароем мы его, а будет ли толк? Опять, может, спокойствия не настанет?..
С м о т р и т е л ь ш а. А может, он оборотень?
Б и т к о в. Может, и оборотень."
Пушкинскую пьесу Булгакова можно, наверное, назвать коми-трагедией. Многие "светские" персонажи - Салтыков со своими книгами и шкафами, его сыновья - дружные молчаливые преображенцы, Долгоруков, который "от счастья давится", помпезный и расчувствовавшийся Николай, мелодраматичные Наталья Николаевна и Дантес, соглядатай Битков, впоследствии раскаявшийся, - выглядят поначалу смешными, унижающе смешными. И такими они оставались бы, если бы не знать, что дальше будет - а так они становятся страшными. (Исключая Биткова, который жалок и вдруг становится величественен - как "Санчо Панса поневоле").
Михаил Афанасьевич Булгаков принадлежит к тем авторам, которые беспощадно расправляются с Натальей Николаевной. Я думаю, что делает он это не "в силу традиции" и из-за книги Щеголева, а по собственному убеждению: сестры Гончаровы, Наталья и Александра для него - это вариант сестер Бежар, Арманды и Мадлены. Лично мне такой подход не нравится. Одна из причин в том, что ударяя пушкинскую жену даже и из огромной всепоглощающей любви к ее мужу, мы вольно или невольно попадаем по самому Пушкину. Другая причина сугубо женски-субьективная, однако я предпочитаю высказать и ее: мне кажется, я могу себе представить, насколько непросто быть женой дон Гуана. Даже если этот мужчина - единственный и великолепный, и даже если он тебя любит, но заслуженная гуанская слава его - все равно за ним. А преданную Магдалину, которая посвятила бы себя служению ему и запретила бы себе ревность, он в жены не взял бы.
(Наглая Валя воображает разговор:
- Ну можно ли, уважаемый Мастер, пытаться вызвать у зрителей осуждение к женщине за фразу: "Почему никто ни разу не спросил меня, счастлива ли я?" При том, что она умолила родителей дать свое согласие на этот брак, и кричала от мук рождения его детей. Извините, пожалуйста, но малопроницательно это как-то при Вашем уме и таланте.
- Натурально, она рожала. И он ее любил. Но только для некоторых женщин счастье бывает в любви самозабвенной. А эта не в свой воз впряглась, а после плакалась. И не навязывайте мне своей проницательности, девица).
Одна из целей, если не главная цель пьесы Николая Доризо "Третья дуэль" - показать другой образ Натальи Николаевны, который вызвал бы зрительское сочувствие, более того - зрительское уважение. Ко времени окончания этой пьесы для "пересмотра отношения к жене поэта" появились научные и документальные основания - работы И.М. Ободовской и М.А. Дементьева по материалам гончаровского архива. Образ Натальи Николаевны в этой пьесе очень соответствует этим исследованиям. Пьеса Доризо в стихах иногда с рифмами, иногда - без, в ней цитируются Пушкин, Грибоедов и Лермонтов, и Наталья Николаевна порой говорит цитатами из своих опубликованных писем, переложенных стихами. Она вовсе не влюблена в Дантеса и не объяснялась с ним (соответствующие письма Дантеса Геккерну Ободовская и Дементьев считают написанными нарочно с чужого голоса и еще одним из звеньев интриги против Пушкина, его травли), она не бальная кукла и не стервозная хозяйка, практицизм которой столь резко контрастирует с непрактичностью мужа, а скорее здравомыслящая женщина, которая понимает, что, как ни тяжело по обязанности находиться при дворе, в деревню сейчас уехать они не могут: "Дом к детям не готов. Да и царя разгневаем отъездом". Ее встречи с Дантесом в обществе - результат не ее желания, а неумелых потуг сестры Катеньки, которая таким образом имеет жалкую возможность видеться с Дантесом сама. Услышав от Дантеса предложение тайных свиданий, Наталья Николаевна решительно заявляет, что не желает более общаться с ним. Дантес сам пристает к ней то в доме Полетики, то на людях, и Натали становится жертвой светских сплетен и подставы. Люди видят не то, что есть, а то, что они хотят видеть. Недостаток такой Натальи Николаевны в том, что ей недостает воображения предвидеть чужую подлость - при декларируемом здравомыслии.
У Доризо Наталья Николаевна произносит длинный, основанный на цитатах из "Онегина" и своих письмах, монолог о том....почему и о чем она молчит.
"Их, как алхимиков, влечет секрет
Молчанья моего: ведь золото - молчанье.
Так в чем секрет, привлекший их вниманье?
В чем мой секрет?
В том,
что секрета нет.
Себя высказывать неловко мне при всех,
Молчу
без притязаний на успех.
Пауза.
В своих сужденьях, может, я наивна,
Но мысль, как плоть, стыдливой быть должна,
Мысль радостна, когда она интимна,
Когда лишь сердцу близкому доверена она.
Ну а моей душе
И моему уму,
Поверь мне,
Есть довериться кому!
Чтоб каждый мог тебя легко прочесть,
Порою только ради любопытства,
В подобной наготе духовной есть
Какое то тщеславное бесстыдство.
Блистать умом в салонах знатных
Для этих глаз завистливых и жадных...
И кто сочувствие окажет? Лицемеры,
Завистники, ловцы своей карьеры.
Да, я молчу в придворном их кругу.
О чем молчу?
О том, что мужа я люблю.
Но разве говорить об этом можно?
Сказал - и обеднил любовь свою.
Да и звучат такие речи как-то ложно."
Какая стыдливая Мадона! Но этот монолог - вариация на тему письма, правда, написанного в 1849 г. второму мужу П. Ланскому:
«У сердца есть своя стыдливость. Позволить читать свои чувства мне кажется профанацией. Только Бог и немногие избранные имеют ключ от моего сердца».
Далее следует другая переложенная стихами цитата:
"О чем молчу? О том, что по ночам
Мой муж не может спать.
А ведь ему работать надо.
Порой мне страшно от его блуждающего взгляда,
Как будто смерть свою он ищет сам.
Кому о том скажу,
Его врагам?"
"Я тебе откровенно признаюсь, что мы в таком бедственном положении, что бывают дни, когда я не знаю как вести дом, голова у меня идет кругом. Мне очень не хочется беспокоить мужа всеми своими мелкими хозяйственными хлопотами, и без того я вижу, как он печален, подавлен, не может спать по ночам, и, следственно, в таком настроении не в состоянии работать, чтобы обеспечить нам средства к существованию: для того, чтобы он мог сочинять, голова его должна быть свободна". (Отрывок из письма Н.Н. Пушкиной брату Дмитрию, июль 1836 г.)
В качестве выразителя авторской точки зрения здесь выступает издали обожающий Пушкина молодой и гениальный поэт Михаил Юрьев (о ком вы подумали?), который вслух опровергает мнение светской черни, восхищается красавицей-Пушкиной ("Они родились друг для друга. Есть в этом высший смысл и высший идеал") и даже предвидит, что "хула о ней останется в веках". И даже главный злодей Геккерен, та самая гнусная сводня, служит оправданию Натальи Николаевны, когда заявляет своему Жоржу:
"Я знаю, что любой ваш разговор,
Весь твой любовный сумасшедший вздор
Она передает дословно мужу. (...)
Одно всего важнее для него:
Чтоб с ним она была предельно откровенной.
Ведь откровенность - думал ты о сем? -
Да, откровенность до конца во всем
Никак не вяжется с обманом и изменой".
Что же до всех обстоятельств, повлекших дуэль и смерть, в совокупности, то у Булгакова они изображены как цепочка ненавистей, частью небрежных, частью умышленных ударов по живой мишени, причем непосредственное участие принимает озлобленная против Пушкина "мирская власть": "Извольте послать на место дуэли...Примите во внимание - место могут изменить". В пьесе Доризо все проще: интригой движет маниакальная ненависть Идалии Полетики, интригу допускает и развивает "свет", по причине нелюбви к Пушкину и желания развеять светскую скуку.
А "засада" пьесы Доризо в том, что главным действующим лицом-мужчиной в ней оказывается...Заявлен-то Пушкин, по словам автора "главное действующее лицо посвященной ему трагедии". Но посвятить трагедию лицу еще мало, чтобы это лицо действовало. В этой пьесе Пушкин много обсуждается, раз появляется вдалеке. Но самым бурно действующим лицом становится Дантес. "Пародийный романтик", так сказать, "опустившийся". Патетика, доводящая до абсурда. Тип человека, который любит разыгрывать большие страсти по причине внутренней пустоты. Он влюблен (забавно: автор "Третьей дуэли" Николай Доризо также автор слов знаменитой песни "Парней так много холостых, А я люблю женатого"), но он малодушен. После свадьбы с нелюбимой Екатериной ему прислали анонимку, что он "трус", и он умирает от страха, что это правда. Он под пятой у дьявольского Геккерена до такой степени, что по его наущению соглашается отправить свою дочь в сумасшедший дом. Бурные проявления антигероя в положении "бой с тенью" занимают значительное место в этой пьесе. Я думаю, что в известной степени "Третью дуэль" можно рассматривать как реплику-перевертыш пушкинской повести "Выстрел". Сильвио оставил свой выстрел до того времени, когда у его противника будет желание жить. Подобно этому судьба оставила "выстрел", который должен был мучительно поразить Дантеса, до времени его благополучия: "третья дуэль" состоялась тогда, когда Дантеса возненавидела дочь.
Фильм "Последняя дорога" куда ближе к пьесе Булгакова, но все-таки не буквально по ней сделан. Утверждать, что это экранизация булгаковской пьесы или указывать "Александра Пушкина" в качестве непосредственной основы для сценария означало бы приписывать Михаилу Афанасьевичу некоторые вещи, которых он не писал. (И долго продлилась бы эта путаница). В фильме есть измененные, но легко узнаваемые цитаты из пьесы - например, разговор Жуковского с Александрой Гончаровой прямо в день (и во время) дуэли о том, что Пушкин камер-юнкерский мундир не носит, с несколько измененной без вреда для смысла фразой Жуковского о том, что нельзя "искушать" власть. Но есть целые новые эпизоды, другие персонажи, изменения в трактовке характеров. Должно быть, справедливее всего был бы титр, что фильм снят "с использованием идеи М.А. Булгакова", или что-то в таком роде.
Начинается фильм с почти точного изображения в кадре отрывка из одной онегинской строфы, которая мне почему-то очень нравится.
"Еще амуры, черти, змеи
На сцене скачут и шумят;
Еще усталые лакеи
На шубах у подъезда спят;
Еще не перестали топать,
Сморкаться, кашлять, шикать, хлопать;
Еще снаружи и внутри
Везде блистают фонари;
Еще, прозябнув, бьются кони,
Наскуча упряжью своей,
И кучера, вокруг огней,
Бранят господ и бьют в ладони —
А уж Онегин вышел вон;
Домой одеться едет он."
Вот так и в фильме кучера вокруг огней ждут своих господ - не из театра, а с придворного бала. Потом снова будут огни и ночное ожидание - возле дома на Мойке. Тема бури вокруг дома из пьесы Булгакова в фильме словно превращается в злой самоуверенный вальсик: под него продолжается в ночь после дуэли петербургский бал.
В пьесе Булгакова есть фигура "обращенного врага" - Биткова, который под видом часового мастера секретно наблюдал в квартире Пушкина, а сам, как это выясняется слишком поздно, подпал под его обаяние. Этот образ перешел в фильм "Последняя дорога", где над ним произвели арифметические действия: объединили в один два персонажа пьесы Булгакова - Биткова и дававшего Пушкину в долг под проценты отставного подполковника Шишкина (Михаил Глузский), а кроме того в фильме появился наивный, но поддающийся перевоспитанию опытом однополчанин Дантеса корнет Чичерин (Сергей Жигунов). Оба эти лица начинают свои роли как пушкинские неприятели: корнет поддерживает общие сплетни, Шишкин приходит требовать уплаты долга в безнадежно задолжавший дом. Оба оканчивают тяжким сожалением о покойном и поминают его втроем с Жуковским. Глузский-Шишкин особенно силен. Видимо, на место булгаковского императора Николая в фильме заступил министр граф Уваров, который по фильму имеет еще одну причину недолюбливать Пушкина- зависть: Жуковский некогда плакал над его стихами, но Уваров пошел "служить порядку" и задавил в себе поэта.
В фильме произошло возвращение к образу "отрицательной жены", но в сравнении с пьесой плоха она по-другому: у Булгакова Наталья Николаевна влюблена в Дантеса, а в фильме "Последняя дорога" она говорит, что позволяет себе только игру, пока не стала старухой. Дантес же замечает, что любить она может только себя. Ему, впрочем, "было весело подле нее". Но при этом надменная фраза такой Натали "Пушкин молодость свою провел очень бурно. Да и теперь не остыл" не противоречит известному и при всей свой жесткости - как ни неприятно это заметить - это приемлемое объяснение ее бального кокетства. (Если только зритель настроен принимать от нее какие-то объяснения). Очень заметно развит в фильме образ Дубельта, начальника штаба корпуса жандармов (Андрей Мягков). Это "грустный умный службист", напоминающий эпизод Олега Даля в фильме "Звезда пленительного счастья". Настоящее значение происходящего он вполне понимает, тайно сожалеет, однако исполняет свои служебные функции.
Все же самое главное отличие между пьесой и фильмом не в этом. В пьесе Булгакова с самых первых ее слов, когда Битков начинает искренне восхищаться впервые услышанными стихами, понятно, что главный герой - величина неотрицаемая. То есть отрицать ее можно, но для того, чтобы выставить себя перед зрителями в нелепом смехотворном виде (завтрак у Салтыковых) и сигнализировать зрителю, что ты - враг. Фильм "Последняя дорога" построен не столько на показе "среды", в которой оказался герой и которая привела его к гибели, сколько на развитии отношения окружающих к герою.
У остепенившихся служащих поэтов Жуковского и Вяземского есть еще один друг. Этот друг - Божеское Наказание, вечный источник беспокойства и абсолютно неуправляемая в высшей степени безалаберная личность. Никто в целом мире не в состоянии уберечь его от проблем, ибо он сам себе создает проблемы. На него не действуют ни возраст, ни семья. Жуковский и Вяземский его любят - к тому же, у него великий поэтический дар - но оба они устали от его проблемной изобретательности. Видимо, из-за очарования неисправимого повесы ему сочувствуют и при всех обстоятельствах стоят за него горой некоторые особо добродетельные женщины: княгиня Вера Вяземская и Александра Гончарова. Но благоразумные друзья уже не в силах прислушиваться к женским доводам. Все будет попусту, сколько не хлопочи! Так и получается, что герой все время в чем-то виноват. И в том, что смуту сеет, и в том, что оскорбил неприкосновенную личность голландского посланника. И в том, что женился, и в том, что хорошо погулял. И в том, что положенный по службе мундир не надевает. И в том, что секунданты Данзас с Д'аршиаком составили ему заведомо смертельные дуэльные условия - сам ведь сказал: "Чем кровавее, тем лучше!"
"Данзас: У нас в подобных случаях ставят на шести шагах.
Д'аршиак: Убийство?
Данзас: С Пушкиным шутить накладно."
Дуэль. На Мойку привозят раненого. И вот уже дворня судачит: "Кто наш барин?" Сам царь прислал ему своего лекаря, и народ собирается у дома... Сама же трагедия объяснена проще некуда: "Теснили его, теснили, так он - напролом..."
Борясь с болью, раненый неожиданно проявляет чудеса личного мужества: "Редкий солдат такую рану терпит. Натура!"
А по его смерти не только происходит "нравственное перерождение" Чичерина и Шишкина, сторонних людей в жизни Пушкина и случайных наблюдателей развязки, но и тон разговоров ближайшего окружения меняется. Теперь обвиняют не покойника - себя. Жена страдает и тщетно пытается убедить всех, начиная с себя самой, что не виновата, Вяземский плачет вслед гробу - мог спасти, но не уберег...Возмущение Жуковского: "Умнейший муж России, а его за буйного мальчика держали..." "Талант шекспировский"...И закрывающие весь поток поздних раскаяний слова Шишкина: "Не убьем - не пожалеем. Так-то..."
То, что Шишкин, Чичерин и Жуковский втроем пьют за упокой - печальный символ национального единства в скорби. Прозрели и свои, и чужие, но свои были слепы, как чужие.
При жизни - неудобнейший балбес, по смерти - непоправимая утрата. То и другое - в глазах одних и тех же людей. Эту тему "Последней дороги" я хочу применить для долгожданного вывода.
Для всех этих трех произведений о последней дуэли общее, что Пушкин изображен в них невидимым, но все наполняющим собою как Бог - или по крайней мере как лицо самое значительное. В глазах зрителя - очевидно доминирующее надо всеми и придающее всему действу смысл, которого другие участники, возможно, и не понимают.
Все эти три произведения созданы спустя долгое время после смерти Пушкина. Тем сильнее их контраст с теми, которые созданы до его смерти, и где эта дуэль (во всяком случае - трагическая гибель или такая опасность) отчасти "предсказана", чаще всего им самим. В них похожая история (или какой-то ее эпизод, мотив) связана или не с главным героем, или с "проказником", человеком очевидно несерьезным, для "канонизации" не подходящим. Или же в них подчеркнуто, как легко подчас шутка оборачивается гибелью.
Пушкинским автопортретом считают дон Гуана. О нем людям порядочным положено говорить, что он безбожник, мерзавец, безбожный развратитель и сущий демон. Здесь некоторое преувеличение, но все же дон Гуан - это повеса и сорванец свыше обычного масштаба.
Другое дело - Вова Ленский, но он, увы, не главный герой романа, и к тому же "голос автора" подшучивает над ним до самой его гибели.
Граф из "Выстрела" как будто весь из одних достоинств, но он не так интересен, как Сильвио. Озлобленный Сильвио говорит о нем, как об обидном шутнике: "Маше всё еще не верилось. "Скажите, правду ли муж говорит? — сказала она, обращаясь к грозному Сильвио,— правда ли, что вы оба шутите?"— „Он всегда шутит, графиня,— отвечал ей Сильвио;— однажды дал он мне шутя пощечину, шутя прострелил мне вот эту фуражку, шутя дал сейчас по мне промах; теперь и мне пришла охота пошутить..." С этим словом он хотел в меня прицелиться... при ней!"
Иногда у слишком серьезного дела может быть шуточная прелюдия. "Капитанская дочка". Гринев и Швабрин будут драться на дуэли, но прежде вынуждены для вида пройти процедуру мирного урегулирования у комендантши Василисы Егоровны. ("Палашка, отнеси эти шпаги в чулан. Петр Андреич! Этого я от тебя не ожидала. ") Не правда ли, похожа на это будет совсем не смешная история с нарушенным обещанием императору?
А еще - непушкинское, но довольно точное нечаянное предсказание обстоятельств той же дуэли в третьем акте "Ромео и Джульетты" Шекспира. Что за жуткий скабрезник этот Меркуцио! И тот, оказывается, - "благородный дух, Презревший слишком рано эту землю". (Даже звучит похоже: "Солнце нашей поэзии закатилось!" "Пушкин скончался посредине своего великого поприща..." Кстати, до чего любопытная шутка: Меркурий - проказник, но он - бог. И по преданию изобретатель письменности).
Я без всякого злорадства предполагаю, что если бы в комнату, где собралось бы сто восторженных почитателей Александра Сергеевича, вдруг вошел он, не таким, как на знаменитых портретах - лысый после болезни, или в длинной красной рубашке, или заросший бакенбардами, как бородой - из ста его сразу узнали бы от силы десять человек. Но я предполагаю также, что в комнате, где собралось бы сто его недоброжелателей и любителей смаковать недостатки его характера, узнавших оказалось бы еще меньше.
Думаю также, что примерно те же подсчеты годятся и для поклонников и недругов других великих чудаков.
Это очень тяжело. Но давайте не будем надменными судьями.
Комментариев нет:
Отправить комментарий