Эксперт
Александр Привалов
Люди пишут и показывают написанное — много людей. Рунет переполнен буквами. Социальные сети, форумы, чаты — и тексты профессиональных журналистов — и всяческая официальная писанина. Не знаю, прав ли был Уитмен2, говоря, что пишущий не может скрыть от читателя вообще ничего («Если ты любишь, чтобы во время обеда за твоей спиной стоял лакей, это будет видно в твоих писаниях»), но, уж насколько пишущий владеет языком, и впрямь скрыть невозможно. Так вот: владеют русским языком плохо, и с течением времени всё хуже. Чёрт с ней, с вечной путаницей между –тсяи –ться или, там, с раздельным написанием не в самых диких местах (не людимый, не дуг). Это всё милые пустяки. Ясно видны куда более опасные эпидемии — если не пандемии.
Популярные в сети собрания ляпов всё изобильнее представляют поначалу казавшийся неправдоподобным тип ошибок: из под тяжка, не на вящего, кричащих не столько даже о безграмотности, сколько о глухом непонимании смысла своих же слов. Особенно достаётся в этом отношении идиомам: мёртвому при парке, как Христос за пазухой, в ежовых рукавах и проч. Напомню: это пишут не дебилы и не гопники. Те даже и сейчас, когда «пишут все», в сети не пишут. Из-за кромов и пожимать плоды пишут обычные наши сограждане. Из этих бредовых трюков следует, что людей русскому языку не учат. Люди никогда не видят слов, не употребляемых повседневно; они случайным образом подхватывают их со слуха и повторяют, не слишком вникая. Их дети (младшие братья) бесформенные обломки перенимать со слуха уже не станут, и слова будут со свистом выпадать из употребления. Фразеологизмам совсем труба: филологи говорят, что им нельзя выучиться самостоятельно — им надо именно что учить, иначе они тоже через поколение останутся лишь в словарях, которыми никто и пользоваться не будет.
Доводится читать, что тут нет ничего страшного. Ну и что, мол, что в пушкинской строчке «Ямщик сидит на облучке» сегодняшний школьник понимает только глагол? Что в целом классе ни один человек не знает слов холщовый и пунцовый? Зато они всё знают про фандомы и лулзы. И глупо расстраиваться из-за утраты тех же ежовых рукавиц — появилось же хотели как лучше. Язык — дело живое, он всегда изменялся — изменяется и теперь; что-то отмирает, что-то приходит… По мне, потери тут выходят очень уж неравнозначны приобретениям. Я не верю, что нельзя усвоить слово лулзы, не выкинув наперёд из обихода холщового спунцовым и сотни других слов (англичане не платили же за lulz утратойcanvas и crimson). Я не хочу, чтобы тонули копившиеся от Гостомысла русские фразеологизмы, — это отрезает носителей языка от гигантского культурного пласта. Я не согласен, чтобы через десять лет в активном употреблении из всего русского языка осталась какая-нибудь тысяча слов (у отчаянных интеллектуалов — две тысячи), перенасыщенная англицизмами.
Оно конечно, скверно учат у нас не только русскому языку. Вот совсем недавнее: сказать, куда впадает Волга, смогли менее 60% опрошенных в МГУ и ВШЭ студентов-журналистов. Но с языком дело особое. Язык народа — это ведь и способ этого народа думать, это сложно переплавленная культура народа и его судьба. Почему сто тридцать уже лет мы повторяем тургеневское «ты один мне поддержка и опора»? Потому, что не знаем, так чувствуем: наш «великий, могучий, правдивый и свободный русский язык» и вправду главное, что нас держит и объединяет. «Нельзя верить, чтобы такой язык не был дан великому народу!» Ну правильно. А теперь отдадим себе отчёт в том, что станется с народом, если язык обеднеет и сплющится. На пиджин рашене можно будет с равным успехом искать духовные скрепы и бороться за права личности — получатся пиджин-скрепы и пиджин-права пиджин-личностей. И решительно ничего хорошего.
Профессионалы, конечно, давно оценили надвигавшуюся беду. Всё чаще педагоги говорят о необходимости преподавать русский язык студентам — хотя бы гуманитариям, — чтобы пусть поздно, но восполнить школьные пробелы. Кое-где даже есть курсы «Русский язык и культура речи», но они факультативные — и сокращаются. А идеологи образования более склонны налаживать поголовное обучение английскому академическому письму. Да и защищать дипломы студентам, считают идеологи, надо бы по-английски — так лучше карьерные перспективы. Что таким макаром лет через двадцать не останется пишущих по-русски, никто не говорит, а возможно, и не думает. Или думает — но думает, что все проблемы, имеющие тогда возникнуть, легко разрешатся посылкой юношества на учёбу в иные земли.
Но и начальство понимает, что с русским языком что-то не так. Обеднение словаря наверху вряд ли кого-нибудь тревожит, но, видно, стало совсем уж некому ни написать внятную бумагу, ни правильно понять написанное. Именно поэтому начальство, рассудив, что выход из неприятного положения там же, где был вход, распорядилось вернуть в школу выпускное сочинение. Оно, может, и правильно, но этого мало. В школе нужно не столько вдалбливать орфографию, сколько учить детей пользоваться языком: говорить, понимать, писать, общаться. Как пишется трудное слово, можно в словаре посмотреть, но нет столь же простого способа выразить свою мысль — или даже иметь свою мысль, — если тебя этому не обучали. Сейчас же писать и понимать не умеет толком и многое множество егэизированных до полусмерти учителей. Ну а когда жестоковыйный Минобр выполнит свой новейший замысел, превратив педвузы в педтехникумы и резко сократив там объём преподавания специальных предметов, учителей, умеющих писать и общаться — и учить писать и общаться, — в России станет меньше, чем белых слонов. Да что учителей — людей!
Утешение могу предложить одно: никто не проиграл, пока никто не выиграл. Люди, которые хотят жить и работать в России, говоря по-русски, сохраняя и создавая свою идентичность, должны понимать: перестанем писать и общаться на настоящем русском языке, не на пиджине — рассыплемся. Эти люди могут не так уж мало: личное языковое развитие, обучение и воспитание своих и находящихся поблизости детей. Если их — нас — окажется достаточно, то, глядишь, великий и могучий-то и сохранится. Не на вящего.
Александр Привалов
Люди пишут и показывают написанное — много людей. Рунет переполнен буквами. Социальные сети, форумы, чаты — и тексты профессиональных журналистов — и всяческая официальная писанина. Не знаю, прав ли был Уитмен2, говоря, что пишущий не может скрыть от читателя вообще ничего («Если ты любишь, чтобы во время обеда за твоей спиной стоял лакей, это будет видно в твоих писаниях»), но, уж насколько пишущий владеет языком, и впрямь скрыть невозможно. Так вот: владеют русским языком плохо, и с течением времени всё хуже. Чёрт с ней, с вечной путаницей между –тсяи –ться или, там, с раздельным написанием не в самых диких местах (не людимый, не дуг). Это всё милые пустяки. Ясно видны куда более опасные эпидемии — если не пандемии.
Популярные в сети собрания ляпов всё изобильнее представляют поначалу казавшийся неправдоподобным тип ошибок: из под тяжка, не на вящего, кричащих не столько даже о безграмотности, сколько о глухом непонимании смысла своих же слов. Особенно достаётся в этом отношении идиомам: мёртвому при парке, как Христос за пазухой, в ежовых рукавах и проч. Напомню: это пишут не дебилы и не гопники. Те даже и сейчас, когда «пишут все», в сети не пишут. Из-за кромов и пожимать плоды пишут обычные наши сограждане. Из этих бредовых трюков следует, что людей русскому языку не учат. Люди никогда не видят слов, не употребляемых повседневно; они случайным образом подхватывают их со слуха и повторяют, не слишком вникая. Их дети (младшие братья) бесформенные обломки перенимать со слуха уже не станут, и слова будут со свистом выпадать из употребления. Фразеологизмам совсем труба: филологи говорят, что им нельзя выучиться самостоятельно — им надо именно что учить, иначе они тоже через поколение останутся лишь в словарях, которыми никто и пользоваться не будет.
Доводится читать, что тут нет ничего страшного. Ну и что, мол, что в пушкинской строчке «Ямщик сидит на облучке» сегодняшний школьник понимает только глагол? Что в целом классе ни один человек не знает слов холщовый и пунцовый? Зато они всё знают про фандомы и лулзы. И глупо расстраиваться из-за утраты тех же ежовых рукавиц — появилось же хотели как лучше. Язык — дело живое, он всегда изменялся — изменяется и теперь; что-то отмирает, что-то приходит… По мне, потери тут выходят очень уж неравнозначны приобретениям. Я не верю, что нельзя усвоить слово лулзы, не выкинув наперёд из обихода холщового спунцовым и сотни других слов (англичане не платили же за lulz утратойcanvas и crimson). Я не хочу, чтобы тонули копившиеся от Гостомысла русские фразеологизмы, — это отрезает носителей языка от гигантского культурного пласта. Я не согласен, чтобы через десять лет в активном употреблении из всего русского языка осталась какая-нибудь тысяча слов (у отчаянных интеллектуалов — две тысячи), перенасыщенная англицизмами.
Оно конечно, скверно учат у нас не только русскому языку. Вот совсем недавнее: сказать, куда впадает Волга, смогли менее 60% опрошенных в МГУ и ВШЭ студентов-журналистов. Но с языком дело особое. Язык народа — это ведь и способ этого народа думать, это сложно переплавленная культура народа и его судьба. Почему сто тридцать уже лет мы повторяем тургеневское «ты один мне поддержка и опора»? Потому, что не знаем, так чувствуем: наш «великий, могучий, правдивый и свободный русский язык» и вправду главное, что нас держит и объединяет. «Нельзя верить, чтобы такой язык не был дан великому народу!» Ну правильно. А теперь отдадим себе отчёт в том, что станется с народом, если язык обеднеет и сплющится. На пиджин рашене можно будет с равным успехом искать духовные скрепы и бороться за права личности — получатся пиджин-скрепы и пиджин-права пиджин-личностей. И решительно ничего хорошего.
Профессионалы, конечно, давно оценили надвигавшуюся беду. Всё чаще педагоги говорят о необходимости преподавать русский язык студентам — хотя бы гуманитариям, — чтобы пусть поздно, но восполнить школьные пробелы. Кое-где даже есть курсы «Русский язык и культура речи», но они факультативные — и сокращаются. А идеологи образования более склонны налаживать поголовное обучение английскому академическому письму. Да и защищать дипломы студентам, считают идеологи, надо бы по-английски — так лучше карьерные перспективы. Что таким макаром лет через двадцать не останется пишущих по-русски, никто не говорит, а возможно, и не думает. Или думает — но думает, что все проблемы, имеющие тогда возникнуть, легко разрешатся посылкой юношества на учёбу в иные земли.
Но и начальство понимает, что с русским языком что-то не так. Обеднение словаря наверху вряд ли кого-нибудь тревожит, но, видно, стало совсем уж некому ни написать внятную бумагу, ни правильно понять написанное. Именно поэтому начальство, рассудив, что выход из неприятного положения там же, где был вход, распорядилось вернуть в школу выпускное сочинение. Оно, может, и правильно, но этого мало. В школе нужно не столько вдалбливать орфографию, сколько учить детей пользоваться языком: говорить, понимать, писать, общаться. Как пишется трудное слово, можно в словаре посмотреть, но нет столь же простого способа выразить свою мысль — или даже иметь свою мысль, — если тебя этому не обучали. Сейчас же писать и понимать не умеет толком и многое множество егэизированных до полусмерти учителей. Ну а когда жестоковыйный Минобр выполнит свой новейший замысел, превратив педвузы в педтехникумы и резко сократив там объём преподавания специальных предметов, учителей, умеющих писать и общаться — и учить писать и общаться, — в России станет меньше, чем белых слонов. Да что учителей — людей!
Утешение могу предложить одно: никто не проиграл, пока никто не выиграл. Люди, которые хотят жить и работать в России, говоря по-русски, сохраняя и создавая свою идентичность, должны понимать: перестанем писать и общаться на настоящем русском языке, не на пиджине — рассыплемся. Эти люди могут не так уж мало: личное языковое развитие, обучение и воспитание своих и находящихся поблизости детей. Если их — нас — окажется достаточно, то, глядишь, великий и могучий-то и сохранится. Не на вящего.
Комментариев нет:
Отправить комментарий