Читаю интернет-журнал "Семь искусств".
1.Ирина Чайковская "Роман «Евгений Онегин», увиденный свежим взглядом. Новые мысли о старом".
"Мне кажется, Пушкин не хотел ступать на проторенную Жуковским тропу, Василий Андреевич три раза переводил Бюргерову балладу «Ленора» (легшую в основу «Светланы»), где за девушкой является мертвый жених и уносит ее с собой в могилу. Пушкину было интересней строить свой сюжет, идти своим путем, «чудный сон» героини впрямую не связан с гаданьем. Хотя сон в Крещенскую ночь – это в принципе то же гаданье, недаром под подушку Татьяна кладет себе зеркало (чтобы увидеть во сне жениха), а когда она утром пробуждается от ночного кошмара, к ней подбегает сестра с вопросом: «Кого ты видела во сне?» Что же предвещал «чудный» сон Татьяны? Почему он занимает, на мой взгляд, важное место в структуре романа?
Исследуем, как говорил платоновский Сократ. Начало сна фольклорно, в духе народных сказок: Татьяне на снеговой поляне встречается умный и говорящий, можно даже сказать, человекоподобный медведь..."
Читать здесь
2.Ирина Чайковская "Владимир Маяковский и Лиля Брик: сходство несходного".
"Чего боялось начальство? Попробую угадать. Лиля не была официальной женой Маяковского, она была женой Осипа Брика, все трое жили в одной квартире. Караул! Безнравственность! Лиля была еврейкой. В 1950-1970 годы евреи не пользовались доверием и любовью «партии и правительства», наоборот, в стране процветал антисемитизм, насаждаемый и поощряемый сверху. И наконец, старшая сестра Маяковского Людмила Владимировна, ставшая как раз в эти годы Лилиным врагом, стояла на страже приличий и камуфляжа в биографии брата[2].
Помню, в 1970-е фотографии Лили Брик бесплатно раздавали на туристических тропах Грузии, там же туристы могли получить портреты Татьяны Яковлевой. Ее имя тогда тоже было под запретом – как эмигрантки".
Читать здесь
3.Ирина Чайковская "Иван Тургенев как читатель Гете. К вопросу о построении жизненной модели".
"Поэма «Герман и Доротея» создана сорокавосьмилетним Гете в 1797 году. Часто ее характеризуют как идиллию. Написанная античным гекзаметром, в девяти главках, символически озаглавленных именами девяти Муз, за которыми следуют вполне обычные названия глав, поэма посвящена любви и браку. Любовь двух простых людей – двадцатилетнего, благонравного, но не слишком образованного сына трактирщика и юной, рассудительной и мудрой, бесприютной беженки - возведена в перл создания, возвеличена и опоэтизирована. В начале и даже в середине XIX века поэма была чрезвычайно популярна как в Германии, так и во Франции. При жизни Гете она выдержала 13 изданий. Характерно, что Лев Толстой, составляя в старости список книг, произведших на него наибольшее впечатление от 20 до 35 лет, на первое место - и по порядку, и по оценке – поставил поэму Гете «Герман и Доротея». Вначале в этом списке был и «Фауст», но потом Толстой его вычеркнул, оставив на месте первую поэму. О ней же Лев Николаевич отзывался так: «Читайте «Германа и Доротею» – идиллия. Хороша».[5]
Читать здесь
4.Илья Липкович "Сны в творчестве Набокова. Заметки читателя".
"Известно резко отрицательное отношение Набокова к Фрейду и всей созданной им и его учениками субкультуре психоанализа. В частности, Набоков не выносил «грубой» интерпретации снов как места обитания якобы продолжающих свою темную жизнь в сновидениях мифологических героев и их вечных комплексов. Апелляция психоаналитиков к «коллективному бессознательному», якобы проявляющемуся в снах, и использование снов как ключика, отворяющего темные кладовые подавленных инстинктов и неосуществленных желаний сновидца, оскорбляет аристократический, помноженный на артистический, индивидуализм Набокова. Впрочем, равно ненавистны ему и любые интерпретации явлений жизни (будь то сны, романы или исторические события) посредством ходячих «общих идей» – этих этикеток, возомнивших себя законами сущности или природы вещей, – или других универсальных отмычек в виде «затасканных мифов», символов и аллегорий".
Читать здесь
5.Ян Пробштейн "Пространством и временем полный…". История, реальность, время и пространство в творчестве Мандельштама".
"Поэтический мотив странствия (и как странничества, и как творчества, то есть превращения хаоса в космос) и все связанные с ним темы нашли дальнейшее развитие в «Грифельной оде». Поэтический мотив «Грифельной оды», как справедливо утверждает Ронен,[31] восходит к последнему стихотворению Державина «Река времен», написанному, как известно, на грифельной доске свинцовым мелком или «палочкой молочной», как выразился Мандельштам. Поэтический мотив державинского стихотворения – поток времени, «река времен», в которой вода является метафорой вечности, а время – уподоблено водной стихии. В последних строках этого стихотворения, как писал Мандельштам в статье «Девятнадцатый век», «на ржавом языке одряхлевшего столетия со всею мощью и проницательностью высказана потаенная мысль грядущего – извлечен из него высший урок, дана его основа. Этот урок – релятивизм, относительность»[32]".
1.Ирина Чайковская "Роман «Евгений Онегин», увиденный свежим взглядом. Новые мысли о старом".
"Мне кажется, Пушкин не хотел ступать на проторенную Жуковским тропу, Василий Андреевич три раза переводил Бюргерову балладу «Ленора» (легшую в основу «Светланы»), где за девушкой является мертвый жених и уносит ее с собой в могилу. Пушкину было интересней строить свой сюжет, идти своим путем, «чудный сон» героини впрямую не связан с гаданьем. Хотя сон в Крещенскую ночь – это в принципе то же гаданье, недаром под подушку Татьяна кладет себе зеркало (чтобы увидеть во сне жениха), а когда она утром пробуждается от ночного кошмара, к ней подбегает сестра с вопросом: «Кого ты видела во сне?» Что же предвещал «чудный» сон Татьяны? Почему он занимает, на мой взгляд, важное место в структуре романа?
Исследуем, как говорил платоновский Сократ. Начало сна фольклорно, в духе народных сказок: Татьяне на снеговой поляне встречается умный и говорящий, можно даже сказать, человекоподобный медведь..."
Читать здесь
2.Ирина Чайковская "Владимир Маяковский и Лиля Брик: сходство несходного".
"Чего боялось начальство? Попробую угадать. Лиля не была официальной женой Маяковского, она была женой Осипа Брика, все трое жили в одной квартире. Караул! Безнравственность! Лиля была еврейкой. В 1950-1970 годы евреи не пользовались доверием и любовью «партии и правительства», наоборот, в стране процветал антисемитизм, насаждаемый и поощряемый сверху. И наконец, старшая сестра Маяковского Людмила Владимировна, ставшая как раз в эти годы Лилиным врагом, стояла на страже приличий и камуфляжа в биографии брата[2].
Помню, в 1970-е фотографии Лили Брик бесплатно раздавали на туристических тропах Грузии, там же туристы могли получить портреты Татьяны Яковлевой. Ее имя тогда тоже было под запретом – как эмигрантки".
Читать здесь
3.Ирина Чайковская "Иван Тургенев как читатель Гете. К вопросу о построении жизненной модели".
"Поэма «Герман и Доротея» создана сорокавосьмилетним Гете в 1797 году. Часто ее характеризуют как идиллию. Написанная античным гекзаметром, в девяти главках, символически озаглавленных именами девяти Муз, за которыми следуют вполне обычные названия глав, поэма посвящена любви и браку. Любовь двух простых людей – двадцатилетнего, благонравного, но не слишком образованного сына трактирщика и юной, рассудительной и мудрой, бесприютной беженки - возведена в перл создания, возвеличена и опоэтизирована. В начале и даже в середине XIX века поэма была чрезвычайно популярна как в Германии, так и во Франции. При жизни Гете она выдержала 13 изданий. Характерно, что Лев Толстой, составляя в старости список книг, произведших на него наибольшее впечатление от 20 до 35 лет, на первое место - и по порядку, и по оценке – поставил поэму Гете «Герман и Доротея». Вначале в этом списке был и «Фауст», но потом Толстой его вычеркнул, оставив на месте первую поэму. О ней же Лев Николаевич отзывался так: «Читайте «Германа и Доротею» – идиллия. Хороша».[5]
Читать здесь
4.Илья Липкович "Сны в творчестве Набокова. Заметки читателя".
"Известно резко отрицательное отношение Набокова к Фрейду и всей созданной им и его учениками субкультуре психоанализа. В частности, Набоков не выносил «грубой» интерпретации снов как места обитания якобы продолжающих свою темную жизнь в сновидениях мифологических героев и их вечных комплексов. Апелляция психоаналитиков к «коллективному бессознательному», якобы проявляющемуся в снах, и использование снов как ключика, отворяющего темные кладовые подавленных инстинктов и неосуществленных желаний сновидца, оскорбляет аристократический, помноженный на артистический, индивидуализм Набокова. Впрочем, равно ненавистны ему и любые интерпретации явлений жизни (будь то сны, романы или исторические события) посредством ходячих «общих идей» – этих этикеток, возомнивших себя законами сущности или природы вещей, – или других универсальных отмычек в виде «затасканных мифов», символов и аллегорий".
Читать здесь
5.Ян Пробштейн "Пространством и временем полный…". История, реальность, время и пространство в творчестве Мандельштама".
"Поэтический мотив странствия (и как странничества, и как творчества, то есть превращения хаоса в космос) и все связанные с ним темы нашли дальнейшее развитие в «Грифельной оде». Поэтический мотив «Грифельной оды», как справедливо утверждает Ронен,[31] восходит к последнему стихотворению Державина «Река времен», написанному, как известно, на грифельной доске свинцовым мелком или «палочкой молочной», как выразился Мандельштам. Поэтический мотив державинского стихотворения – поток времени, «река времен», в которой вода является метафорой вечности, а время – уподоблено водной стихии. В последних строках этого стихотворения, как писал Мандельштам в статье «Девятнадцатый век», «на ржавом языке одряхлевшего столетия со всею мощью и проницательностью высказана потаенная мысль грядущего – извлечен из него высший урок, дана его основа. Этот урок – релятивизм, относительность»[32]".
6.Мина Полянская "Пролитые чернила. Фридрих Горенштейн".
"Фридрих не читал книг и не смотрел фильмов, в которых убивают животных. Животных он любил всех без исключения, даже лягушек. «Давно я не видел лягушек», – говорил он нам с грустью во время поездок за город на нашем стареньком «фольксвагене». Мы даже как-то искали их, но не нашли. Горенштейн не стал читать «Моби Дика» Мелвилла только потому, что там «травят» кита. И как я ни уверяла его, что в книге кит вовсе и не кит, а нечто совсем другое, кит-оборотень, белый призрак и, возможно, само воплощение зла или карающая рука в оболочке кита, он не согласился с моей трактовкой романа, упрямо повторяя: «Там травят кита, а если Мелвилл подразумевал не кита, а некую другую силу, то нужно было придумать другую «оболочку», другой символ». «Но ведь в таком случае вы пропустите великий роман, он пройдет мимо вас», – настаивала я. Он ответил: «Иногда полезно чего-нибудь не прочитать и не знать! Невежество в сочинительстве может быть даже полезным, если оно озарено яркой игрой выдумки». После того, как умер любимый кот Крис, Горенштейн некоторое время вообще ничего не писал".
Комментариев нет:
Отправить комментарий