Дмитрий Быков:"ЕГЭ может их научить, что такое метафора, что совершенно не нужно, что такое синекдоха, что совсем не нужно, и научить писать рассуждение на тему «Зима»

     Дмитрий Быков, Даша Жданова / Сиб.фм, 28.02.2012
Дмитрий Быков — поэт, писатель, журналист и педагог, автор блестящих текстов «Гражданина поэта» — встретился в Новосибирске с преподавателями и студентами Гуманитарного факультета НГУ. Корреспондент Сиб.фм, также выпускник гумфака, задал Дмитрию вопросы о смысле жизни, об исторических перспективах РФ и, конечно же, о литературе, современной и не очень.
 - Мне ужасно приятно здесь быть. Не только потому, что жена моя из Академа, и самые яркие мои впечатления и, страшно сказать, эротические воспоминания мои были связаны с Академгородком, с гостиницей «Золотая долина» и с десятой общагой, где я сделал столько вещей, в которых раскаиваюсь! Тогда я пил и мог себе ещё что-то позволить. Но главное, что здесь всегда можно разговаривать не о политике, о ценах, а непосредственно о смысле жизни — и за это я всегда любил Новосибирск. 
 - Что вы думаете о состоянии современной литературы и о перспективах литературных жанров? 
 - Я не могу, к сожалению, отвечать за него в целом, потому что я очень мало знаю о современной российской словесности, мне проще говорить о литературе XX века, которую я преподаю. Её состояние меня вполне устраивает, и на мой век её хватит. Что касается современной, то она переживает сейчас довольно интересный и довольно мучительный период. У меня есть стишок, где речь идёт о том, что грешно писать семейный роман в семнадцатом году, а военный в сороковом. Сейчас мы переживаем затянувшийся период перелома, раздвоения, определённой «рогатки». И по какому пути пойдёт развитие, сейчас сказать очень трудно. Поэтому большинство нормальных людей, во всяком случае честных писателей, сейчас ничего не пишут. Они ждут, когда можно будет что-то написать. Вообразите себе примерно 1852 год — год, когда Гоголь жжёт (автор жжёт!) второй том «Мёртвых душ». И не потому, что, как считали советские литературоведы, Гоголь не мог привести Чичикова к добру, а потому что наличная реальность закончилась. Невозможно написать второй том, пока он не произошёл. Гоголь предпринял титаническую попытку. Я иногда думаю, что этот украинец, который выдумал всю Украину и решил потом выдумать всю Россию, действительно обладал титаническими умственными способностями. Он пытался во втором томе написать всю русскую литературу, весь усадебный роман XIX века: там присутствует и тургеневская женщина и обломовский персонаж. Он пытается написать то, что ещё не произошло. А чтобы оно произошло, ему надо было прожить ещё шесть лет: пережить Крымскую войну, пережить падение николаевского режима, пережить начало реформ — и тогда второй том запросто бы появился. Но пока его просто не о чем писать, и Гоголь, как рыба на берегу, хватает этот воздух вместо воды и пытается себе представить, что будет после, и не может эту завесу прорвать. Ровно в том же положении находится сейчас вся русская литература: мы сейчас пишем «литературу 1852 года». Что осталось в русской литературе от 1852 года? Несколько стихотворений Некрасова, которые, как мне кажется, пишу я и ещё несколько моих коллег. Но прозы в это время просто нет. Нет серьёзной публицистики, потому что нет общественного движения: Салтыков-Щедрин подыхает со скуки, сосланный в Вятку, Достоевский в каторге, Тургенев пишет бог знает какую ерунду. Надо пережить эту летаргию — и будет прекрасная русская литература. У нас ещё есть года три-четыре. Дай бог, чтобы обошлось без Крымской войны. 
 - Вы с 2004 года обладатель иконостаса различных литературных премий. Что вы думаете, какими из них вы гордитесь?
-  Мы с Геннадием Прашкевичем сойдёмся в том, что самая престижная награда — это премия «АБС» (Аркадия и Бориса Стругацких), вручаемая за лучшие тексты, которые сейчас есть в литературе. Только фантастика сейчас жива. Без фантастики литературы написать нельзя. Как правильно говорит наш коллега Миша Успенский, реализм — это уродливая мода, задержавшаяся больше чем надо. Конечно, премии добавляют вам ненависти коллег. И это тот ингредиент, без которого жизнь писателя несовершенна. Писатель, которого любят коллеги, — это, чаще всего, плохой писатель. Коллеги должны ненавидеть, я имею в виду массовые коллеги. Хорошие, умные коллеги должны любить. Я очень скептически отношусь к литературным премиям вообще. Достаточно сказать, что почти никто из крупных русских писателей последнего времени не получал «Букера», а получала его такая дрянь, что стыдно вспомнить. Никто практически из крупных литераторов не получал за последнее время ни одной журнальной премии. Некоторые из них получали «Большую книгу», которая единственная более-менее объективна. Мне особенно приятно об этом говорить, потому что я её получал дважды. В принципе, премиальный фактор полезен ровно в одном отношении — он вам даёт немножко денег, немножко — много там не бывает. А это писателю всегда полезно. Поскольку я не прекращаю работать в газете, этот фактор для меня не главный. Другое дело, что иногда «Литературная газета» напишет или Станислав Говорухин скажет: «Да ну что это за писатели с этими литературными премиями! Вот В. В. Путина читает 90 миллионов, а этих, дай бог, пять...» Я с удовольствием отдам все свои премию В. В. Путину, действительно очень хорошо пишущему человеку, в обмен на обещание никогда больше не баллотироваться — просто все возьми, кормилец!
 - Хотели бы вы, чтобы экранизировали какие-то ваши произведения?
 - «Эвакуатор» вообще писался как сценарий. Получилась оптимальная история: у меня купили на него права и не стали снимать фильм, то есть я получил деньги и не опозорился. Мы с Максимом Чертановым написали «Ставку», трагедию в одном акте, которую я до сих пор считаю единственным своим приличным сценическим произведением. Было двое реальных сумасшедших: один выдавал себя за царевича Алексея, чудесно спасшегося, а другая — за чудесно спасшуюся царевну Анастасию. И вот им устраивается очная ставка, чтобы проверить, кто из них настоящий. Вот эта очная ставка, написанная на двоих, и есть сюжет пьесы. И когда я рассказал это при встрече Олегу Табакову, он очень загорелся, купил у меня эту пьесу, и даже Женя Миронов должен был это играть, но они это не поставили. Но деньги были заплачены, пьеса напечатана, и, опять-таки, позора не состоялось. Сейчас вроде дело сдвинулось: я буду сам снимать «Эвакуатор», потому что я знаю, как это сделать. Но во мне ещё теплится надежда, что в этот раз я тоже обломаюсь.
 - Вы сами определяете, что читать вашим школьникам, что не читать? 
 - Мои школьники — это довольно специальный контингент. Я не скажу, что это богатая частная школа, я получаю там не очень много, это довольно бедная частная школа. Но её отличительная особенность в том, что дети поступят вне зависимости от того, чему я их научу, потому что это дети либо телевизионных деятелей, либо олигархов, либо очень талантливые дети, которых мы берём бесплатно. Я могу себе позволить говорить с ними о том, что мне интересно. Я не готовлю их к ЕГЭ. Я учу их писать сочинения. У меня было к ЕГЭ довольно толерантное отношение, пока я, уже в качестве преподавателя МГИМО, не начал проверять знания после первого семестра. Я принимал экзамены. И вот читаешь лекцию: перед тобой умные ребята, горящие глаза, светлые личики. Они приходят на экзамен. Ты просишь: «Прочтите мне какое-нибудь стихотворение Пушкина наизусть». Ноль. Ты просишь: «Ну скажите мне название какого-нибудь лирического стихотворения Пушкина?» Ноль. «Ну, хорошо. Перескажите мне Дубровского». Ноль. Они могут отвечать только «да», «нет», «не знаю». ЕГЭ может их научить, что такое метафора, что совершенно не нужно, что такое синекдоха, что совсем не нужно, и научить писать рассуждение на тему «Зима». Подождите, ребята, мы придём к власти — мы обязательно отменим ЕГЭ первым делом! Я уже с Навальным договорился, он на два месяца сделает меня министром просвещения.
 - Как продвигается ваш проект «Советский Союз»? 
 - В августе будет выходить. Это научный журнал о Советском Союзе в глянцевом формате, такой «Вестник античной культуры». Всё, Атлантида затонула, хватит спорить, было ли это хорошо или плохо, давайте поймём, что это было. Я далёк от ностальгии. Если я начну вспоминать, каково мне было в Советском Союзе, — мне было очень плохо в Советском Союзе. Такой человек, как я, совершенно не создан для советской жизни. Но я как-то выше этого. Мне случилось как-то делать интервью со Славоем Жижеком, очень недурным социальным мыслителем. И вот когда вышла его книга «Тринадцать уроков у Ленина», отсылающая к книге Шагинян, я его спросил: «Неужели вы можете сами сомневаться в том, что Ленин расстрелял бы вас на другой день?» На что он вполне резонно ответил: «Мыслитель, который обращает внимание на такие мелочи, недостоин называться мыслителем!»
 - Какие бы советы вы дали тому, кто хочет написать текст? 
- Я могу дать море простых прикладных советов. Во-первых, пишите роман. Рассказ — это очень сложный жанр, поэтому начинайте с романа, как делали все приличные люди. Лев Толстой только к старости научился писать хорошие рассказы, а в молодости у него это совершенно не получалось. Начинать надо с романа, как Лермонтов, как Пушкин. Второе — пишите о себе, потому что всё остальное уже сказали, а вас ещё не было. Третье — старайтесь придумать сильную фабулу, потому что без фабулы читать прозу невозможно: не пишите эссе, пишите сюжет, как можно более жёсткий. Помните чётко о структуре текста: на третьей странице должно быть уже смешно, на четвёртой должна быть опасность. Такую композицию нужно брать у голливудского сценария, чтобы всё-таки были какие-то гвозди, на которые натянут каркас. Избегайте эротических сцен! Это самое сложное в литературе. Хорошую эротическую сцену написать труднее, чем хороший обед. Старайтесь, чтобы было как можно больше диалогов. Потому что, мне кажется, большая глупость делать так, как Набоков говорил, будто книга тем лучше, чем меньше в ней диалогов. Это, по-моему, ерунда. Сам Набоков никогда этому принципу не следовал. Никогда не читайте Сашу Соколова и не пытайтесь ему подражать. Не думайте о стиле, старайтесь, чтобы просто было понятно и увлекательно. А если вас ничего не волнует, то и не пишите, потому что в эту братскую могилу не надо добавлять никакие тексты. Не пишите стихи, и так нас много, задыхаемся от конкуренции. Вот те немногие советы, которые я могу дать. В надежде, что они не будут услышаны.
 - Вы воплощаете в себе много жанров. Есть ли борьба между журналистом, поэтом, писателем?
- Я объясню, почему её нет. Как сказала Новелла Матвеева, «Есть вопиющий быт, есть вещие примеры, при всей их важности не лезущие в стих. Закон стиха суров, он ставит нам барьеры и говорит: скачи, но лишь от сих до сих». Есть вещи, про которые не напишешь стихи, есть вещи, про которые не напишешь прозу, есть вещи, которые лучше в статье. Надо вести, как говорил Маршак, многопольное хозяйство. Очень важно иметь поэту отводной канал для публицистики. Она тогда не проникает в стихи. И стихи можно писать о розочке и козочке. Потому что шестидесятники не имели такого отводного канала, и это лезло в стихи. А у меня всё чётко разделено. Слава богу, что я ещё в ЖЖ не пишу, потому что жанр публичного дневника кажется мне чересчур оксюморонным по своей природе. Иногда ещё с надеждой спрашивают — не устал ли я? Нет, не дождётесь! Я ещё только разгулялся, сейчас я ещё новый роман напишу. - Ходите ли вы на выборы, и если да, то... - И если да, то зачем... - И если да, то за кого будете голосовать? - Я вообще обычно на выборы не хожу. Но в этот раз, наверное, пойду, чтобы проголосовать не за кого-то, а за не кого-то. А так все основные выборы в своей жизни я уже сделал: правильно выбрал мать, правильно выбрал страну, жену очень хорошо выбрал, прекрасно выбраны дети. 
 - Вы смотрите телевизор? 
 - Нет.
 - А участие в Лиге избирателей? 
 - Вы знаете, после того как я однажды уснул на Лиге избирателей, меня больше туда не зовут. Для меня Лига избирателей — это общественная организация, которая будет координировать наблюдателей на выборах. Это прообраз той будущей общественной силы, с которой не стыдно себя соотносить. А никаких обязанностей у меня там нет, кроме обязанности — возможно — стать избирателем на выборах.
 - Скажите, а сюжет на «Дожде» 2 января, где вы с Ефремовым, Навальным, Васильевым, — что вы этим хотели сказать? 
 - Да мы ничего не хотели сказать! Это альтернатива празднованию Нового года на других каналах. Ментов никто не вызывал, менты настоящие. Мы решили просто выпить с Навальным, поздравить Навального. Поймать Навального удалось только на Чистых прудах, по дороге с одной встречи на другую. Мы сели, разлили на лавочке. Приехали менты, всё поментили. Увидели, узнали Ефремова: «О, Михал Олегович! Ну, ты хоть здесь-то не жри, бутылку-то спрячь!» Взяли автограф и уехали. Всё это сняли на камеру. Никакой задней мысли, клянусь! Чисто веселье. 
 - Как вы относитесь к Навальному как к политику? 
 - Положительно отношусь. Я думаю, у него прекрасные перспективы. Мне кажется, что он националист в лучшем смысле: этическом, а не этническом. Человек очень быстроумный, весёлый, симпатичный. Вовсе не тот фюрер, которого из него лепят. То, что его так боятся, — хороший знак. Значит, уважают.
 - Скажите, это Ирина Лукьянова вам рисовала плакат про крысу?
 - Да, это Ирка. А там вообще ничего моего! Лозунг придумал Муртов, то есть он в одной телепередаче сказал: «А почему бы не раскачивать лодку? Потому что стошнит крысу?» И я взял этот лозунг: «Не раскачивайте лодку, нашу крысу тошнит». Ирка нарисовала очаровательную, по-моему, крысу. И я с этим плакатом пошёл, и его сперли, пока я там пошёл в кафе закусить. Он пошёл по рукам. Есть ещё замечательный плакат, с которым мой 14-летний сын Андрюша вышел: такой контур России и надпись «Здесь могла бы быть ваша страна». 
 - Как к Прохорову относитесь?
 - С любопытством. Он для меня загадка некоторая. Потому что, мне кажется, это тот случай, который замечательно описан в фильме «Генерал делла Ровери»: когда человек ввязывается в историю, думая, что ему удастся побыть двойным агентом, а потом увлекается и начинает становиться борцом. Я думаю, что Прохоров действительно увлекся, что он мог бы стать в перспективе опасным кандидатом. Вы понимаете, какая штука: у человека можно всё отнять — убеждения, выборы, политические права, но он почему-то очень нервно реагирует, когда у него начинают отнимать деньги. В этом смысле большинство олигархов гипотетически могут стать серьёзными политическими фигурами, как стал Ходорковский, как может стать Прохоров. Почему-то отъём денег человека очень быстро и радикально политизирует. 
 - А вот это любопытство по поводу Прохорова может стать основанием для голосования? 
 - Ну, любопытство — вообще главный стимул во всём, что мы делаем. Да, есть любопытство. Прохоров вообще человек непростой. С одной стороны, человек, который постоянно возит с собой эскорт девушек. С другой — главный спонсор продвинутейшего и крутейшего издательства НЛО. С третьей — серьёзный мыслитель, финансист. С четвёртой — абсолютный аутист, который очень плохо, трудно общается с людьми. Он интересен. Он такой, немного фриковатый. Ну, собственно, а кто не фрик? Мы с вами? Да что вы! Я даже, грешным делом, процитирую из «Гражданина поэта»: И она легко и честно, Без особенных идей, Заняла второе место По количеству блядей. Прохоров сходил на «Гражданина поэта», очень хвалил, но сказал, что по этому параметру его партия всегда будет первой. Честный парень! Он неплохой человек, мне кажется. 
- Вам не кажется, что той революционной эйфории, которая есть в Москве и немножко у нас, в Новосибирске, нет в остальной стране? А остальные по-прежнему уверены, что Путин — сильная рука и опора России? 
 - Сколько бы я ни ездил по стране, а я езжу очень много, и мне везде говорят: вот вся остальная страна ничего не понимает. В результате я не понимаю — а где эта «вся остальная страна», которая всем мерещится? На самом деле, страна всё понимает. Не будет никакой конфронтации, не надо этого бояться, она никому не нужна. Просто будет часть страны, которая будет уходить всё дальше от этой власти, от неё не зависящая, и будет часть страны, которая может только при ней называться писателями, режиссёрами, политологами: как Багиров, Минаев, Марина Юденич. При каком, извините меня, строе, эти люди могли бы считаться литераторами? Ни при каком абсолютно. Они держатся очень за Путина. Не потому, что Путин им заплатил, а потому, что только при его строе убожество может на что-то претендовать. Так же будет происходить и со всеми остальными: убожества будут цепляться за этот режим, а нормальные люди будут выстраивать свою альтернативную жизнь. Могут ли существовать в одном флаконе эти две России? Да, конечно, могут! Потому что конкурентная среда всё равно решает всё. А конкурентной средой сейчас является вся Россия, которая начинает догадываться, что если её очень долго кормят суррогатом, то это не от хорошей жизни и не от любви к отечеству. Следует ли нам бояться каких-то репрессий, какого-то отката (хотя слово «откат» сейчас имеет другое значение: вспомните гениальный анекдот, что «дважды два четыре, а с откатом пять»)? Так вот, если отбросить эту мысль о страшных репрессиях после четвёртого числа, то становится очевидным, что это будет абсолютно мирное перерождение страны. Как абсолютно мирным было перерождение Болотной. Кто ждал, что в России столько свободных людей? А их вот столько! И будет гораздо больше. Не переживайте, не беспокойтесь, не спорьте с мамой, а честно продолжайте жить, как живёте, и неожиданно вы окажетесь в большинстве. В большинстве здравых, адекватных, спокойных людей.