ЛЕНЬ, ЗЕВОТА, ТОЛКУ НЕТ
Дмитрий Быков
Ну, это очень, короче, печальная история. В четырех частях. Собственно, она могла быть и в одной. Автору самому так надоело, что даже видно. Ему уже в первой части надоело. Чтобы дать о ней какое-нибудь адекватное представление, надо все время зевать при пересказе. И мне, честно говоря, даже лень перечитывать, чтобы пересказать, а потом лень думать, какую это подобрать современную аналогию. А главное, я не понимаю, зачем.
Ну, зачем он это делал, я еще догадываюсь. Он сам был такой. Для него поехать в путешествие было ах-ах-ах какое событие. Он типа избывал собственные комплексы. Но невозможно же читать про чужие комплексы в четырех частях. Лень берет, зевота, жарко. А главное ― толку нет.
Допустим, Обломов ― сын некоторого партийного функционера, тот функционировал себе ни шатко, ни валко, особых почестей не снискал, но сколько-то накопил. А сам Обломов, допустим, менеджер. Он получил какое-то бизнес-образование. Вот он начал служить, но ему скучно. У него, грубо говоря, кризис мотивации. Он понимает, что все равно ничего не изменится. Сначала ему кажется, что он лишний человек, потому что умные и красивые тут не востребованы. Но потом он понимает, что он просто очень ленивый человек, лишний не конкретно здесь, в стране, а и вообще как бы в мире. И хорошо ему было только в детстве. Про это детство он периодически видит сны. Снится ему советская власть и сам он, пятилетний, одеваемый матерью или нянькой. Дом полон обслуги, все вялые, медлительные, доброжелательные, над одним анекдотом смеются три часа. Никто ему ни в чем не отказывает. Время вялое, заторможенное, засахаренное. Он мечтает, как начнет что-нибудь делать, но все его тело пронизывает такая благостная лень, что ему и потянуться трудно. Учиться он себя еще как-то заставлял, но работать уже не смог. Теперь ему лень даже одеваться по утрам. Он лежит на диване в халате и при первой возможности засыпает.
Иногда к Обломову приходят гости. По злой иронии истории, действие главного романа о лентяе начинается 1 мая, в день международной солидарности трудящихся. Трудящиеся, словно сговорившись, солидарно валят к Обломову в гости: его посещает светский тусовщик Волков, за ним является желтый журналюга Пенкин; потом ― бывший коллега Судьбинский, который теперь уж не просто менеджер, а… куда теперь растут менеджеры? Ну, допустим, топ-менеджер. Потом земляк Тарантьев, тоже чем-то занимается, и еще какой-то человек Алексеев, уже совсем левый, который на всех тусовках и форумах светится, но что делает ― непонятно. Наверное, пишет что-то в ЖЖ. Все они рассказывают Обломову о своей бурной деятельности. Зачем ― непонятно. Наверное, им нужен некий абсолютный нуль, уровень моря, от которого можно отсчитывать свою активность. А может, таким образом они убеждаются в своем существовании, потому что вся их деятельность не имеет на самом деле никакого смысла. Стране от этого не лучше, им не веселей ― короче, во всем их мельтешении не больше смысла, чем в вечном диванном лежании Обломова или в этом моем пересказе.
У Обломова есть слуга Захар.
Как объяснить, что такое камердинер? Секретарь, что ли. И плюс одевает его. Широкий спектр услуг, кроме сексуальных. Функции Захара при Обломове по сути бебиситтерские, потому что Обломов и есть такое огромное толстое беби, с совершенно детскими реакциями. При этом сам Захар все время норовит запрыгнуть на лежанку и там наконец отдохнуть, а Обломов не может без него шагу сделать и постоянно его дергает. «Когда ж я умру-то?» ― стонет Захар, надеясь, вероятно, отдохнуть хоть в гробу, но и там его, по всей вероятности, будут все время тормошить, и будет он переворачиваться, терзаемый школьными сочинениями. Известно же, что человек всякий раз переворачивается в гробу, когда его кто-то из живых упоминает. Петька и Василий Иванович давно превратились в два пропеллера. Вот и Обломов с Захаром тоже, про них всегда сочинения пишут, скучные, как полдень в Обломовке. Что такое обломовщина. Тоска предреформенной России. Скудость российской действительности. И все такое. Челюсть вывернешь. Да когда была другая Россия? Она всегда предреформенная и всегда пореформенная, вечно беременная с послеродовым психозом. Когда ж я, действительно, умру? И ведь когда умру, тоже все будут дергать: где Быков, сдал ли текст? Почему не сдал? Умер? Это не оправдание. Все давно умерли, а тексты сдают как милые.
Иногда Обломов смотрит «Новости» по России и засыпает. Иногда он слушает старую музыку или читает старую новинку. Кабакова, например, читает или Пьецуха, хотя на дворе давно уже Бегбедер. Но Обломов не гонится за модой, потому что и мода бессмысленна. Что делать-то, если все одно и то же и за окном все равно ничего не меняется? Лень ― она ведь не просто так, она от того, что совершать телодвижения бесполезно. Все придет, куда идет, и нас никто ни о чем не спросит.
Но у Обломова есть друг, который по принципу единства противоположностей очень к нему тянется. Честно говоря, мне скучно описывать этого друга и скучно было бы с ним дружить. Я спать хочу. У меня глаза закрываются при одной мысли о друге Обломова. Но мне все время звонят из «Медведя» и спрашивают: где текст? Текст где? Можно подумать, читателю этот текст что-нибудь даст. Он как не читал «Обломова», так и дальше спокойно бы жил без «Обломова». Ни в чем нет ни смысла, ни удовольствия. Не так думает Штольц. Штольц искренне полагает, что смысл его жизни ― в работе, но в чем смысл работы ― даже не задумывается. Он полагает, что это вредно. Он считает, что от него много пользы, хотя на самом деле он обычный классический клерк, перекачиватель воздуха из одних карманов в другие, делец без дела, продавец без товара,— белый воротничок с перспективой превратиться в жирного кота. Денег у него много, тратить их почти некогда, он все время в разъездах. На самом деле у него, конечно, свой невроз. Обломов от пустоты своей жизни лежит на диване в бесконечно большом и толстом, страшно засаленном халате, а Штольц от этой же пустоты стремительно раскатывает по Питеру и миру, стараясь заглушить сосущую тоску страшным количеством бессмысленной деятельности. И я еще не знаю, чей вариант лучше. Штольц обязательно вступит в «Единую Россию», там их много таких. Штольц все время тормошит Обломова, заставляя ехать то за границу, то в театр, то в гости. «Поехали к Ольге Ильинской, послушаешь, как она лабает джаз. Она так лабает джаз!» А Обломову не надо джаза, не надо рэпа и рейва, вообще ничего не надо. Ему нужен халат. К Ольге Ильинской он, правда, поехал, потому что его Штольц заставил. И там не то чтобы даже он влюбился в Ольгу Ильинскую, но Ольга Ильинская ужасно влюбилась в него, потому что у него добрые глаза. Про их любовь там написано еще скучнее. Они все время оба метались. Она металась между Штольцем и Обломовым, а Обломов ― между нею и халатом. Никуда не метался только Штольц, потому что он все время работал, и ему было не до страстей. Он с самого начала понимал, что Ольга Ильинская будет его, а потому и не очень парился. Обломов уже совсем было сделал предложение, еще чуть-чуть ― и сделал бы, но вспомнил, что Ольгу же Ильинскую, наверное, надо будет развлекать? Новый рояль она давно просит? За границу хочет ехать, в какое-нибудь модное место типа Ибицы? А бабок-то у него и нету, не заработал он ничем, потому что не видел в том смысла. Обломов искренне полагает, что бабки должны появляться сами, по мере необходимости. Ну и, короче, все у них с Ольгой расстраивается. И Ольга выходит замуж за Штольца, хотя Обломова, такого мягкого и пушистого, любит искренне. Просто до нее уже постепенно дошло, что мягкость и пух ― вещи опасные, за ними таится безответственность. Глупые бабы часто принимают отсутствие мотиваций именно за безответственность. Умные, впрочем, тоже. Кончается все совсем грустно: Обломов с тоски женился на какой-то мещанке, прижил с ней детей и в тридцать пять лет умер от ожирения сердца. Штольц по пути из банка в клуб или обратно встретил старого Захара и подал ему милостыню. И подумал еще об одной бездарно загубленной жизни. И помчался дальше бездарно губить свою, но, в отличие от Обломова, совершенно этого не сознавая. А потом ― это уже не описано, это просто так было,― случилась революция, и все, что делал Штольц, смелось могучим ураганом. А все, что делал Обломов, как было, так и осталось. И халаты целы, и диваны, и потрескавшиеся потолки с паутиной. И Захары. В общем, как сказала Новелла Матвеева: «На месте площади соборной и фабрик Штольца — хлам, зола... Обломовщина плодотворней, оказывается, была». В общем я не знаю, зачем взялся что-то писать. Не надо ничего писать. Когда ничего не делаешь, мир прочнее и гармоничнее. Господи, как спать-то хочется.
Впрочем, «Спать хочется» ― это уже совсем другая история.
Дмитрий Быков
Ну, это очень, короче, печальная история. В четырех частях. Собственно, она могла быть и в одной. Автору самому так надоело, что даже видно. Ему уже в первой части надоело. Чтобы дать о ней какое-нибудь адекватное представление, надо все время зевать при пересказе. И мне, честно говоря, даже лень перечитывать, чтобы пересказать, а потом лень думать, какую это подобрать современную аналогию. А главное, я не понимаю, зачем.
Ну, зачем он это делал, я еще догадываюсь. Он сам был такой. Для него поехать в путешествие было ах-ах-ах какое событие. Он типа избывал собственные комплексы. Но невозможно же читать про чужие комплексы в четырех частях. Лень берет, зевота, жарко. А главное ― толку нет.
Допустим, Обломов ― сын некоторого партийного функционера, тот функционировал себе ни шатко, ни валко, особых почестей не снискал, но сколько-то накопил. А сам Обломов, допустим, менеджер. Он получил какое-то бизнес-образование. Вот он начал служить, но ему скучно. У него, грубо говоря, кризис мотивации. Он понимает, что все равно ничего не изменится. Сначала ему кажется, что он лишний человек, потому что умные и красивые тут не востребованы. Но потом он понимает, что он просто очень ленивый человек, лишний не конкретно здесь, в стране, а и вообще как бы в мире. И хорошо ему было только в детстве. Про это детство он периодически видит сны. Снится ему советская власть и сам он, пятилетний, одеваемый матерью или нянькой. Дом полон обслуги, все вялые, медлительные, доброжелательные, над одним анекдотом смеются три часа. Никто ему ни в чем не отказывает. Время вялое, заторможенное, засахаренное. Он мечтает, как начнет что-нибудь делать, но все его тело пронизывает такая благостная лень, что ему и потянуться трудно. Учиться он себя еще как-то заставлял, но работать уже не смог. Теперь ему лень даже одеваться по утрам. Он лежит на диване в халате и при первой возможности засыпает.
Иногда к Обломову приходят гости. По злой иронии истории, действие главного романа о лентяе начинается 1 мая, в день международной солидарности трудящихся. Трудящиеся, словно сговорившись, солидарно валят к Обломову в гости: его посещает светский тусовщик Волков, за ним является желтый журналюга Пенкин; потом ― бывший коллега Судьбинский, который теперь уж не просто менеджер, а… куда теперь растут менеджеры? Ну, допустим, топ-менеджер. Потом земляк Тарантьев, тоже чем-то занимается, и еще какой-то человек Алексеев, уже совсем левый, который на всех тусовках и форумах светится, но что делает ― непонятно. Наверное, пишет что-то в ЖЖ. Все они рассказывают Обломову о своей бурной деятельности. Зачем ― непонятно. Наверное, им нужен некий абсолютный нуль, уровень моря, от которого можно отсчитывать свою активность. А может, таким образом они убеждаются в своем существовании, потому что вся их деятельность не имеет на самом деле никакого смысла. Стране от этого не лучше, им не веселей ― короче, во всем их мельтешении не больше смысла, чем в вечном диванном лежании Обломова или в этом моем пересказе.
У Обломова есть слуга Захар.
Как объяснить, что такое камердинер? Секретарь, что ли. И плюс одевает его. Широкий спектр услуг, кроме сексуальных. Функции Захара при Обломове по сути бебиситтерские, потому что Обломов и есть такое огромное толстое беби, с совершенно детскими реакциями. При этом сам Захар все время норовит запрыгнуть на лежанку и там наконец отдохнуть, а Обломов не может без него шагу сделать и постоянно его дергает. «Когда ж я умру-то?» ― стонет Захар, надеясь, вероятно, отдохнуть хоть в гробу, но и там его, по всей вероятности, будут все время тормошить, и будет он переворачиваться, терзаемый школьными сочинениями. Известно же, что человек всякий раз переворачивается в гробу, когда его кто-то из живых упоминает. Петька и Василий Иванович давно превратились в два пропеллера. Вот и Обломов с Захаром тоже, про них всегда сочинения пишут, скучные, как полдень в Обломовке. Что такое обломовщина. Тоска предреформенной России. Скудость российской действительности. И все такое. Челюсть вывернешь. Да когда была другая Россия? Она всегда предреформенная и всегда пореформенная, вечно беременная с послеродовым психозом. Когда ж я, действительно, умру? И ведь когда умру, тоже все будут дергать: где Быков, сдал ли текст? Почему не сдал? Умер? Это не оправдание. Все давно умерли, а тексты сдают как милые.
Иногда Обломов смотрит «Новости» по России и засыпает. Иногда он слушает старую музыку или читает старую новинку. Кабакова, например, читает или Пьецуха, хотя на дворе давно уже Бегбедер. Но Обломов не гонится за модой, потому что и мода бессмысленна. Что делать-то, если все одно и то же и за окном все равно ничего не меняется? Лень ― она ведь не просто так, она от того, что совершать телодвижения бесполезно. Все придет, куда идет, и нас никто ни о чем не спросит.
Но у Обломова есть друг, который по принципу единства противоположностей очень к нему тянется. Честно говоря, мне скучно описывать этого друга и скучно было бы с ним дружить. Я спать хочу. У меня глаза закрываются при одной мысли о друге Обломова. Но мне все время звонят из «Медведя» и спрашивают: где текст? Текст где? Можно подумать, читателю этот текст что-нибудь даст. Он как не читал «Обломова», так и дальше спокойно бы жил без «Обломова». Ни в чем нет ни смысла, ни удовольствия. Не так думает Штольц. Штольц искренне полагает, что смысл его жизни ― в работе, но в чем смысл работы ― даже не задумывается. Он полагает, что это вредно. Он считает, что от него много пользы, хотя на самом деле он обычный классический клерк, перекачиватель воздуха из одних карманов в другие, делец без дела, продавец без товара,— белый воротничок с перспективой превратиться в жирного кота. Денег у него много, тратить их почти некогда, он все время в разъездах. На самом деле у него, конечно, свой невроз. Обломов от пустоты своей жизни лежит на диване в бесконечно большом и толстом, страшно засаленном халате, а Штольц от этой же пустоты стремительно раскатывает по Питеру и миру, стараясь заглушить сосущую тоску страшным количеством бессмысленной деятельности. И я еще не знаю, чей вариант лучше. Штольц обязательно вступит в «Единую Россию», там их много таких. Штольц все время тормошит Обломова, заставляя ехать то за границу, то в театр, то в гости. «Поехали к Ольге Ильинской, послушаешь, как она лабает джаз. Она так лабает джаз!» А Обломову не надо джаза, не надо рэпа и рейва, вообще ничего не надо. Ему нужен халат. К Ольге Ильинской он, правда, поехал, потому что его Штольц заставил. И там не то чтобы даже он влюбился в Ольгу Ильинскую, но Ольга Ильинская ужасно влюбилась в него, потому что у него добрые глаза. Про их любовь там написано еще скучнее. Они все время оба метались. Она металась между Штольцем и Обломовым, а Обломов ― между нею и халатом. Никуда не метался только Штольц, потому что он все время работал, и ему было не до страстей. Он с самого начала понимал, что Ольга Ильинская будет его, а потому и не очень парился. Обломов уже совсем было сделал предложение, еще чуть-чуть ― и сделал бы, но вспомнил, что Ольгу же Ильинскую, наверное, надо будет развлекать? Новый рояль она давно просит? За границу хочет ехать, в какое-нибудь модное место типа Ибицы? А бабок-то у него и нету, не заработал он ничем, потому что не видел в том смысла. Обломов искренне полагает, что бабки должны появляться сами, по мере необходимости. Ну и, короче, все у них с Ольгой расстраивается. И Ольга выходит замуж за Штольца, хотя Обломова, такого мягкого и пушистого, любит искренне. Просто до нее уже постепенно дошло, что мягкость и пух ― вещи опасные, за ними таится безответственность. Глупые бабы часто принимают отсутствие мотиваций именно за безответственность. Умные, впрочем, тоже. Кончается все совсем грустно: Обломов с тоски женился на какой-то мещанке, прижил с ней детей и в тридцать пять лет умер от ожирения сердца. Штольц по пути из банка в клуб или обратно встретил старого Захара и подал ему милостыню. И подумал еще об одной бездарно загубленной жизни. И помчался дальше бездарно губить свою, но, в отличие от Обломова, совершенно этого не сознавая. А потом ― это уже не описано, это просто так было,― случилась революция, и все, что делал Штольц, смелось могучим ураганом. А все, что делал Обломов, как было, так и осталось. И халаты целы, и диваны, и потрескавшиеся потолки с паутиной. И Захары. В общем, как сказала Новелла Матвеева: «На месте площади соборной и фабрик Штольца — хлам, зола... Обломовщина плодотворней, оказывается, была». В общем я не знаю, зачем взялся что-то писать. Не надо ничего писать. Когда ничего не делаешь, мир прочнее и гармоничнее. Господи, как спать-то хочется.
Впрочем, «Спать хочется» ― это уже совсем другая история.
Комментариев нет:
Отправить комментарий