Ирина Лукьянова: "Единого учебника литературы хорошие учителя как раз боятся меньше всего. Они им не пользуются. Они работают с текстом"

Новая газета
Ирина Лукьянова
Право на проповедь
Литература в школе: в ожидании концепции единого учебника
23.05.2014

Государство решило взяться за преподавание литературы. Вслед за единым учебником истории нам обещан единый учебник литературы, который будет учить детей патриотизму и нравственности. Словесники дружно схватились за головы.

Все едино

15 мая в Общественной палате представили новую Концепцию преподавания литературы — проект, который усердно продвигал в жизнь председатель Комиссии по культуре и сохранению историко-культурного наследия  Павел Пожигайло. Разработкой единой концепции занимались несколько десятков человек, в том числе из Литинститута и Педагогического университета имени Шолохова; сообщалось, что на это был выделен президентский грант. 19 мая Ирина Яровая (депутат Госдумы, с чьей легкой руки в нашу законодательную практику уже вошли самые мрачные инновации — ужесточение законодательства о митингах, закон об «иностранных агентах», о защите исторической памяти) заговорила о единой линейке учебников по русскому, истории и литературе —  и тут стало понятно, что над преподаванием литературы в школе действительно сгущаются тучи.

Новая российская идеология базируется на постулате, что Россия — оплот нравственности. Детей должно растить высокодуховными патриотами; стало быть, школьное обучение должно быть подчинено этой цели; значит, надо сменить концепцию преподавания гуманитарных предметов ликвидировать все наследие либеральных девяностых, устранить весь разнобой —   и всех детей учить по одному учебнику, где будет написана тщательно сформулированная специалистами истина в последней инстанции.

Идеи эти движутся в общество прямиком из Администрации президента, но поскольку реформировать школу у нее полномочий нет, приходится действовать через общественность. Поэтому весь последний год литераторов, филологов и учителей пытались собрать во всякого рода ассоциации (минувшей осенью состоялось Литературное собрание, прошел  Учредительный съезд Ассоциации учителей русского языка и литературы, создается Ассоциация преподавателей русского языка и литературы высшей школы. Станут ли профессиональные ассоциации нести идеологию в массы или останутся независимыми — пока неясно.

Оспаривать истину в последней инстанции — дело сложное; тем не менее попробовать стоит. О самых больных вопросах преподавания литературы мы говорим с филологами, которые в этом году работали в оргкомитете Всероссийской олимпиады школьников по литературе — учителем  школы №1514 Риммой Храмцовой, кандидатом филологических наук, учителем и вузовским преподавателем из Нижнего Новгорода Марией Гельфонд, учителем новосибирской гимназии «Горностай» Ириной Добрыниной и кандидатом филологических наук, доцентом МГПУ Михаилом Павловцом.

 О невежестве

«Реформаторы — люди глубоко необразованные. Сама идея, что литература должна воспитывать нравственность — это результат плохого обучения литературе, неумения читать, понимать и осмысливать текст, — говорит Римма Храмцова. — Они не интересуются тем, что было сделано до них: у них комплекс миссионера».

Случайные примеры из жизни собственных детей, выхваченный абзац из случайно попавшегося в руки учебника или программы по литературе; с предубеждением прочитанные учебники (нашел ведь Пожигайло в умном и тонком учебнике Сухих какой-то «марксизм-ленинизм», а в учебнике Коровина установку на получение эстетического наслаждения), воспоминания о собственных школьных годах — вот, кажется,  весь материал для анализа у нынешних реформаторов.

«Нет таких программ преподавания литературы, которые провозглашали бы целью обучения эстетическое наслаждение, — говорит Ирина Добрынина. —  Существующие программы предполагают воспитание читателя, знающего  и понимающего литературу, умеющего читать текст. В свое время был перекос в одну сторону, потом в другую, но сейчас мы уже нашли золотую середину».

В самом деле, советских школьников усердно воспитывали. Поэтому в перестройку маятник качнулся обратно, и читатели, до тошноты накормленные идеологией, вспомнили о том, что литература — это искусство, источник наслаждения. Отсюда — перестроечная «гедонистическая» трактовка литературы, которая пошатнула позиции предмета: зачем учить наслаждению, пусть даже эстетическому? И почему за государственный счет?

«Собственно, именно эту позицию и пытается озвучить г-н Пожигайло, видя спасение предмета — в возвращении советского понимания роли и прагматики литературы, но с поправкой на «православные духовные ценности», — говорит Михаил Павловец. — По умолчанию предполагается, что русская классика идеологически, ценностно и эстетически монолитна, что вся она — воплощенные правда, добро и красота. Но эта «монолитность» носит сконструированный характер и возникает всегда путем изъятия одних имен и произведений и идеологического препарирования других. В советское время Толстой становился «зеркалом русской революции», а поэма Блока «Двенадцать» — гимном революции; сейчас у Толстого есть шанс превратиться в зеркало русского консерватизма, а у блоковской поэмы —  в гимн Христу и инвективу бунтовщикам».

 Цель литературы — воспитание нравственности?

Похоже, реформаторы представляют себе процесс обучения так: существует абсолютная истина; ее записывают в учебник и программу; учитель транслирует истину ученику. Ученик — это tabula rasa, он усваивает все, что ему транслируют, значит, надо транслировать исключительно высокие образцы прекрасного и нравственного, тогда он вырастет высоконравственным («Фашисты читали Гете и слушали Моцарта; это не помешало им быть фашистами», — замечает кстати Ирина Добрынина). Этот педагогический детерминизм устарел, кажется, еще к концу эпохи Просвещения, но у нас время идет вспять.

Кажется, мало кто из реформаторов догадывается, что скучная школьная дидактика никуда не делась — все эти «книга учит нас добру», и «Толстой воспевает мужество, героизм и стойкость русских воинов», и «Тургенев рисует прекрасные картины родной русской природы», и даже если все это не написано прямым текстом в учебнике, этих штампов полным-полно в методических разработках.

 «Я работаю в школе с 1982 года, я еще застала это воспитание как проповедь с трибуны, — говорит Римма Храмцова. —  Если преподавание литературы превратится в нравственную проповедь — это будет очень страшно. Право на проповедь дается тому, кто ее заслужил — а кто будет проверять, заслужили ли это право учителя? Они будут сдавать зачет по нравственности? Опасность преподавания литературы как этики еще и в том, что это полное убийство литературы как предмета, на котором читают текст. Это унижает литературу, превращает в ее в свод правил, в примитивное чтение публицистических текстов.  И с патриотизмом вообще ничего не выйдет: патриотичных текстов мы в русской литературе найдем мало. Наконец, патриотизм — это чувство, относящееся к стране, а они подставляют на ее место государство».

«Нравственно-этическое воспитание за пределами начальной школы вообще вряд ли возможно, — убеждена Мария Гельфонд. — Если детей в средней и старшей школе «воспитывать» — это обернется или некритичным отношением к действительности, или, наоборот, обостренно-критичным. 80% некритично примут то, что им скажут, а 20% отнесутся к этому с таким же некритичным отторжением, которое разрушит  всякую систему ценностей».

«Читатель — это очень важный участник процесса чтения, — говорит Ирина Добрынина. —  Он должен слышать, что ему сказал автор — не «что хотел сказать», а что сказал. Самое страшное — лобовое понимание. Достоевский, понятый прямолинейно, нравственности не научит. Дети должны делать выводы сами — иначе, привыкнув к прямолинейному пониманию, они к 11 классу доходят до поэзии Серебряного века, ничего в ней не понимают и начинают калечить тексты. Если маленьким все время говорить, что «книга дает урок», то когда они вырастут, уже не верят, что в книге бывают не уроки и не хотят брать книгу в руки — все равно там одни уроки. Ну и, наконец, внутри школы нельзя воспитать оазис духовности, когда за дверью коррупция и жестокость». 

 Вопросы и ответы

Мы, литераторы, сами говорим: наш предмет — единственный, который говорит с детьми о душе, о Родине, о счастье, о любви… Мы именно этим оправдываем необходимость оставить нам наши часы. Где же водораздел между тем, что можно и что нельзя?

 «Водораздел — проходит между вопросом и ответом, — моментально отвечает Мария Гельфонд. —  Мы учим детей ставить вопросы, а не даем им готовых ответов. Классическая литература не проста, ее истолкование многовариантно. Литературное произведение дает нам возможность понять другого, проникнуть в его герметичное сознание. А если у нас есть система готовых ответов, которые мы хотим проиллюстрировать примерами из литературы — то это совсем другой подход и другие результаты. Сейчас такой подход еще обусловлен подготовкой к ЕГЭ по русскому: и дети, и учителя воспринимают литературу исключительно как источник иллюстраций к тезисам, аргументов для части С».

«Мы понимаем, что не знаем, как надо, — говорит Римма Храмцова. —Да, безусловные вещи в текстах есть, — но как ребенок их воспримет, как это сработает, нам не дано предугадать. А Пожигайло знает заранее, что хорошо, а что плохо. Видимо, у него никогда не было хороших учителей, которые показали бы ему, что истина не спускается сверху, а открывается изнутри».

Михаил Павловец убежден, что на уроках литературы гораздо важнее сформировать вкус к чтению, а не «пройти» сколько-то программных произведений: «Чтение должно стать естественной потребностью. А для этого уроки литературы должны пробуждать вопросы — и формировать умение и жажду искать на них ответы, далеко не всегда окончательные, а вовсе не превращаться в заполнение некой матрицы с расставленными в ней галочками: это прочел, ответ не это выучил, что окружающим понравится — знаю. Поэтому и душа, и человек, и Родина, и этика — для такого читателя всегда должны быть источником актуальных вопросов. А литература — не катехизисом, а собеседником и даже порою  оппонентом в его размышлениях над ними».

Единый учебник

Михаил Павловец напоминает: единый учебник (под редакцией В. Ковалева) был в нашей стране до начала 1990-х годов, значит, он возможен. Советские дети должны были усвоить официальную точку зрения на творчество писателя — выслушать ее от учителя и прочитать в учебнике, а потом точно воспроизвести.  «Сегодня единый учебник как источник информации и интерпретаций не имеет смысла: у него есть весомые конкуренты в лице медиа и интернета,  а если он и используется, то как альтернатива для чтения художественной литературы: кто читает учебник, не читает сами книги — и наоборот, — говорит Павловец. — Кроме того, введение единого учебника противоречит новым Федеральным Государственным стандартам, в которых больше не прописывается перечень обязательных для изучения произведений и тем более — правильных их интерпретаций: взамен этого стандарт определяет, что должен вынести школьник из уроков литературы и как воспользоваться вынесенным (так называемые компетенции). А значит, единый учебник, претендующий на то, что будет проводить единую линию через единый  ряд обязательных книг,  — это тоже попытка в начале XXI века вернуться лет на 40-50 назад, в советское прошлое». 

Единого учебника хорошие учителя как раз боятся меньше всего. Они им не пользуются. Они работают с текстом. «Пусть пишут, — говорит Римма Храмцова. — За это время или шах умрет, или ишак умрет. Учебник — это просто чьи-то коммерческие интересы. А вот концепция, которая может навязываться — это страшнее. Страшно, что разработанные тридцатью авторами положения концпции дойдут до региональных методических отделений, пойдут дальше и доберутся до школ в искаженном виде — и страшно представить, чему тогда станут учить детей».

Профессиональное сообщество

Почему профессиональное сообщество не возмущается тем, что ему пытаются навязать? Потому что его нет.

«Есть активные коллеги (с кем-то я вместе работаю, с кем-то встречаюсь на наших профессиональных мероприятиях в разных городах, с кем-то постоянно общаюсь в социальных сетях) — но чаще всего это одни и те же люди, которые  участвуют в работе педагогических клубов, приходят в педагогический университет «Первого сентября», которые готовы думать и повышать квалификацию, люди, которые готовы к «свободе от» и «свободе для». И есть «замученные тетрадками» учителя, которые, может, потому и замучены, что к свободе не готовы, а готовы прийти с тетрадочкой и записать что скажут.  Сейчас у нас, к сожалению, нет сообщества, которое было бы готово выступить против таких новшеств», — отвечает Римма Храмцова.

 «Я убеждена, что не будет никакого сообщества в силу нашей разнородности,— говорит Ирина Добрынина. — Есть некоторая общность людей, которая собирается, например, на олимпиадах, на марафоне «Первого сентября», есть локальные сообщества, где можно что-то обсудить… Но у нас в городе на семинар по ФГОС собирается 200 человек, а на семинар Надежды Шапиро, приехавшей из Москвы, — 30. На марафоне «1 сентября» в МПГУ издатели продавали книги — меня потрясло обилие готовых конспектов и поурочных разработок в продаже. Учителя сметали с прилавков именно их, а не литературоведческие издания. Очень удобно: кто-то за тебя все сделал, а ты только читаешь по бумажке».

«Учителям, которые покупают поурочные разработки, очень удобно — и единый учебник, и  два часа литературы в неделю — ничего делать не надо, — соглашается Римма Храмцова. —  А если начинаешь заниматься с детьми текстом, внимательно читать его — увязаешь в нем вместо одного урока на десять —  и никогда ничего не успеваешь».

Значит ли это, что делать ничего не надо?

Нет. Гете и Тютчев нам завещали: «Мужайтесь, о други, боритесь прилежно, хоть бой и неравен, борьба безнадежна».

А Пушкин на вопрос о цели поэзии с великолепным спокойствием отвечал: «Вот на! Цель поэзии — поэзия».

А Пожигайло требует, чтобы «учитель был близок к позиции Пушкина».